Мы уже привыкли к оригинальности Антона Антоновича. Однажды его на собрании попросили присесть в президиум. «Спасибо, громогласно заявил Балабан, при Советской власти насиделся!» Он действительно сидел несколько лет после войны, то ли за нацдемовщину, то ли за шпионаж. А в другой раз объявил на лекции: «Как говорят, так и правильно!» При этом ему никто не запрещал преподавать в университете и не лишал звания профессора.
Но мысль о соло поляков в яме во времена Наполеона мне понравилась. И я поделился ей с Яном.
Русские странные люди, отметил Ян. Никогда не поймешь, что они имеют в виду.
А что тут понимать, запротестовал я, вы как пели соловьями при Наполеоне, так и поете. Ничего не изменилось.
Ян побледнел. Позже я заметил, что если в разговоре ты упоминал о Наполеоне, почти все поляки бледнели. Ради интереса я вставлял, что знаменитый Михал Клеофас Огинский тоже мечтал о восстановлении Великого Княжества Литовского, но поляки пренебрежительно усмехались. Огинский с его полонезом не шел с ним ни в какое сравнение.
И вы не изменились, посмотрел на меня сверху вниз Ян, он был высокого роста. Зачем разделили мир на восток и запад?
Затем, сказал я. Одной Америке, что ли, править? Мы тоже хотим.
И у нас была Жеч Посполита от моря до моря! загорячился Ян. И вы в ней неплохо жили, Ягайло даже польским королем стал!
Наполеону голову свернули, и с другими то же самое будет, брякнул я, не уточняя, правда, кто эти другие.
Длячего?!
Польское «длячего» значило «почему».
По капусте и по кочану, ответил я, понимая всю бессмысленность нашего спора. Когда Влодек уезжает в Варшаву?
На следующей неделе.
Ян тоже понял, что не стоит переходить на личности. Так недолго и за грудки схватиться. Хотя я представить Яна дерущимся не мог.
Конечно, не могу, подтвердил Ян. У меня почки.
И каждый из нас занялся своим делом: Ян открыл очередную книгу, а я ушел на тренировку. До окончания университета было еще два года.
Перед защитой диплома Влодек пришел ко мне в общежитие и принес связку книг.
Все восемь томов, сказал он, вручая их мне. Оказывается, у нас тоже его читают!
Похоже, он был немало удивлен этим обстоятельством.
В «Повести о жизни» Паустовский рассказывает о многих местах, в которых побывал, объяснил я. Наверное, и о Польше пишет.
Может быть, согласился Влодек. Я тебе еще кое-что принес.
И он достал из сумки объемистый пакет.
Что это? не смог скрыть я своего удивления.
Материал на костюм. Очень хороший.
Он развернул пакет. Материал действительно был хороший. Все в комнате удостоверились в этом, потерев его между большим и указательным пальцами. Особенно усердствовали Саня с Вадиком.
Надо отметить, сказал Саня.
Мы по рублю дадим, поддержал его Вадик.
Не сегодня, отобрал я материал у товарищей. Вот если бы кто из вас шил.
Я в армии хэбэ ушивал, сказал Вадик. Могу попробовать.
Вадик брался за любое дело, но никогда не доводил его до конца.
Ян может шить, сказал Влодек.
Его в общежитие для иностранцев перевели, ухмыльнулся Саня. Сказал, вернется, когда научится играть в карты.
И вылечит почки, кивнул я. Девушку себе еще не нашел?
Нет, отчего-то смутился Влодек. Я тоже жениться передумал.
Возвращаешься в Польшу?
Родители там невесту подобрали.
Мы все уставились на Влодека. В нашей стране студентам филфака родители невест не подбирали.
Ну, я пошел, сказал Влодек. Счастливо оставаться в альма-матер!
И петь соло в яме, усмехнулся я.
Никто меня не понял. Но это не имело большого значения. Омонимические синтагмы каждый из нас усваивал самостоятельно. И у каждого была своя заветная мечта: либо Польша от моря до моря, либо Великое княжество. Мне же больше всего нравился полонез «Прощание с Родиной».
Сезам
Это случилось в то время, когда я работал младшим научным сотрудником в Академии наук.
Попал я в научные сотрудники, в общем-то, случайно. После университета меня отправили по распределению работать учителем в Логойский район.
Физруком пойдешь? спросил заведующий роно, изучив мои документы.
Конечно, сказал я.
Я был филологом, но не сомневался, что физрук из меня будет не хуже, чем учитель русского языка.
Там тебе часы и по литературе дадут, успокоил заведующий.
Я пожал плечами. В школе меня устраивали все должности, кроме, пожалуй, директорской. Командовать я не любил никогда.
И вот после года работы в школе я приехал в Минск прогуляться. Все-таки меня тянуло в город, в котором прошли студенческие годы. Да и девушки там остались не самые худшие. Правда, вдруг выяснилось, что им было далеко до старшеклассниц из моей школы.
И на Ленинском проспекте в Минске я встретил своего однокурсника Валеру.
У нас объявили конкурс на младшего научного сотрудника в сектор современного белорусского языка, сказал Валера. Не хочешь подать документы?
Но я ведь русист, хмыкнул я.
Зато в штанах, тоже хмыкнул Валера. Парни в языкознании нужны не меньше, чем физруки в школе.
Я подал документы и неожиданно прошел по конкурсу.
А из школы вас отпустят? спросил директор института. Вам ведь три года надо отработать по направлению.
Два, поправил я его. Попытаюсь договориться в роно.
В академию? поморщился заведующий, мельком взглянув на письмо, которое я привез из института. И что ты там забыл? Какая у них зарплата?
Рублей сто, сказал я.
А здесь двести. Подумай.
Да уж подумал, крякнул я.
Не приехал бы дипломированный физрук, ни за что не отпустил бы, вздохнул заведующий. А так поезжай.
И он что-то нацарапал ручкой на письме.
Жалеть будешь, сказал он мне вдогонку.
Однако о содеянном я пожалел лет через двадцать, не раньше.
Заведующим моим сектором был Петр Васильевич Ващило. Мы работали над словарем Якуба Коласа. А Колас, или дядька Якуб, во-первых, был народным поэтом Белоруссии, а во-вторых, вице-президентом Академии наук, иными словами «наше все».
Группа научных сотрудников, корпевшая над словарем, сидела в мемориальном кабинете Якуба Коласа. Он был настолько велик, что легко помещались не только рабочий стол и два черных кожаных кресла классика, но и полдесятка наших столов.
О сотрудниках нужно сказать отдельно. Это был лучший из цветников, в которых мне доводилось когда-либо бывать. Он состоял из полутора десятка хорошеньких девиц от двадцати до тридцати лет, разных размеров и масти. Высокие, маленькие, худенькие и не очень блондинки и брюнетки расписывали карточки из собрания сочинений классика. Кто-то из них уходил в декрет, другие выходили из него, эта сдавала сессию, та ее заваливала, происходил непрерывный оборот девиц в секторе, похожий на кругооборот воды в природе. Пяти столов на них всех вполне хватало.
Я был здесь единственным парнем, и Петр Васильевич назначил меня старшим.
Неформально, конечно, сказал он.
Я пожал плечами.
Все мы получали одинаковую зарплату, и кто из нас старше, а кто младше, не имело значения.
Сам Петр Васильевич был действительным членом Академии наук, академиком-секретарем отделения общественных наук, ну и заведующим сектором. Его зарплата, как поговаривали, уходила далеко за тысячу.
Девчата не обижают? спросил Петр Васильевич.
Я снова пожал плечами. Все окружающие меня розы были с шипами, но разве шипов боятся в этом возрасте?
Пойдем, выйдем, кивнул на дверь Петр Васильевич.
Я понял, что сам он своего цветника побаивается.
Значит, так, сказал Петр Васильевич, я квартиру получил.
Я с некоторым удивлением посмотрел на него. О том, что Ващило получил квартиру в элитном доме, который в Минске называли «долларом», знали не только сотрудники Академии, но и вся интеллигенция города. Новость живо обсуждали в редакциях, издательствах, институтах и прочих богоугодных заведениях.