Это что же плачет? Она плачет?
В комнате противно пахло паленым: мазью, тканью и кожей. Ксандер сбил пламя со своих рукавов и воротника и, сжав зубы от боли, стянул тлеющую куртку. Кожу на шее и руках саднило так, что темнело в глазах. Дышать было больно, а опаленные ресницы и брови сильно щипало.
Слева от двери столик. Мазь.
Стараясь шагать твердо, он последовал этим полузадушенным инструкциям, стараясь не думать, потому что если задуматься, то выйдет, что еще чуть-чуть, и он упадет. На помощь бы
Я позову кого-нибудь, прохрипел он, все будет хорошо моя сеньора.
Со стороны кресла раздался странный звук, как будто Исабель чем-то поперхнулась. Он обернулся, а она подняла голову, и стало понятно, что она смеется, глотая слезы. Лицо ее стало бледно-пепельным, а руки красными и покрытыми волдырями.
Не нужно звать, выдавила она, все еще посмеиваясь.
Оттолкнувшись локтями от колен, она встала, сделала несколько неверных шагов и остановилась рядом с ним. Вздохнула.
Хорошо все равно не будет. Держи банку. Она наклонилась и сноровисто сорвала крышку зубами, после чего выплюнула ее на пол. Они ее все время закрывают. Я думаю, они издеваются. Окунув пальцы в баночку, поморщилась, прикусила губу и стала осторожно распределять мазь по кистям.
Молча наблюдая за ней, Ксандер невольно поднял руку к своей шее и чуть не взвыл в голос, едва коснулся кожи. Похоже, у него ожог не меньше. Впрочем, если она надеется все скрыть, он сможет тоже. Если подумать, то на шею можно навязать платок. Запястья он глянул на обгоревшие рукава не будут видны под манжетами, а ладони
Ксандер зачерпнул мази из банки и стал тихонько размазывать ее, иногда искоса поглядывая на иберийку. Исабель молчала, сосредоточенно нанося на руки целебное средство, кусая нижнюю губу и стараясь дышать если не спокойно, то хотя бы не слишком часто. А потом потерлась щекой о плечо, словно чтобы почесать нос, и тут он увидел слезы.
Вообще-то он бы и сам был не прочь разреветься, уж очень было больно, но если рядом плачет девочка, ему это как-то было уже совсем невместно. Смотреть на нее, плачущую украдкой, он спокойно тоже не мог не мог и все тут. А что делать? Уйти? Снова извиниться? Или позвать кого-то? Тот же сеньор Фелипе мог бы успокоить ее и И что?
Девчонка, одним словом. Пусть и злая, а все равно девчонка.
Я никому не скажу об этом. Хочешь? горло очень болело, получалось только шептать или хрипеть.
Ксандер подошел поближе, присел перед ней на корточки и посмотрел в глаза снизу вверх.
Сделаем вид, что ты не горела.
Она воззрилась на него сначала удивленно, будто он невесть что сказал, а потом внимательно. Вздохнула. Взяла еще мази.
Ты не замазал вот тут и еще вон там, она нагнула его голову, заглянула за спину, подцепив пальцем расползшийся под жаром ворот. И тут. Ладно. Потерпи. И стала мазать.
Ну не тумака же ей было отвешивать, попробовал он отшутиться, но глаза Морица смотрели неумолимо и холодно, как море в ноябре. Она же была совсем мелкая. И ей тоже было больно. Ты же сам знаешь, это больно ожоги.
Знаю, спокойно, даже мягко сказал Мориц. И ты знаешь. И откуда мы это знаем, скажи?
Так же стремительно, как тогда Исабель, он схватил Ксандера за локоть и поднял его руку вверх. Манжета сползла совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы в неверном блуждающем свете стал виден рельеф изрытой шрамами кожи.
Они у тебя до сих пор, сказал брат, не меняясь в голосе, и отчего-то именно поэтому Ксандеру стало жутко. Дорогого стоит наша наука, а, Ксандер? И что, научился ты ее понимать? Может, скажешь, что ей так можно? Ей же тоже больно? Она же тебя тоже пожалела?
Ничего ей нельзя! отрезал Ксандер и нахмурился, так по-мальчишечьи это вышло. О чем ты? Ну пожалела, она же не со зла тогда.
А-а, протянул брат насмешливо. Не со зла-а
Знаешь, принц, вдруг сказала Исабель, когда он заправлял последний бинт на ее руке. Его собственные запястья были уже перемотаны: одно его собственными силами, с другим помогла она. Шея, поддавшись целебному действию, почти не болела, и холодок вечернего ветерка даже приносил облегчение.
Что? это вышло мычанием, так как затянуть узел без помощи зубов ему не удавалось руки уже не болели, но противно ослабли.
Я не хотела смерти Морица.
Он замер.
Это правда. Мне было интересно испытать тот артефакт. Но я не хотела, чтобы он умер.
Он не успел придумать, что ответить на такое, когда она заговорила вновь, на этот раз с той легкостью, с которой говорят люди, покончившие с неприятным разговором.
С другой стороны, теперь у меня есть ты. И это хорошо. Ты куда более занятный, чем твой брат.
Он выпрямился и встал. Даже шагнул назад.
Занятный?
Угу, она потянулась, взяла с блюдца предусмотрительно кем-то очищенный апельсин и откусила. Налей мне соку.
Он машинально потянулся к кувшину, стоявшему рядом с блюдцем. И к бокалу. Единственному на столе.
Он был трусом, безмятежно продолжала иберийка, поглядывая на него из-под выбившихся из косы волос. Боялся драконов. Боялся меня. Всех нас. Впрочем, она слизнула с губы брызнувший сок, это было даже забавно.
Забавно, повторил он.
А потом одним спокойным плавным движением, будто так оно и надо и так он всегда и делал, вылил весь кувшин ей на голову.
Он ожидал визга и воплей, но она не завопила просто закрыла глаза и глубоко вздохнула. Потом медленно выдохнула, отвела мокрые волосы от лица, встала и отошла к окну. И, не глядя на Ксандера, заговорила. Она говорила спокойно и негромко, даже вкрадчиво, так, что ему поневоле пришлось прислушиваться:
Я, Исабель Альварес де Толедо, силой крови Альба приказываю тебе, Ксандер ван Страатен, немедленно слизать с пола весь сок, который на него пролился. Приступай.
И тут повернулась, глядя ему в глаза.
Он не поверил своим ушам.
Все еще держа в руке пустой кувшин, он растерянно посмотрел на лужу сока на полу, а затем на девочку. И отрицательно помотал головой, потому что это было безумие, ничуть не меньшее, чем совать обожженные руки в огонь.
И сразу же невидимая сила резко сжала горло, безжалостно выдавила из легких воздух. Он пошатнулся, попытался вдохнуть. Выпавший из руки кувшин зазвенел сотней мелких осколков. Фламандец рванул ворот рубашки, судорожно всхлипнул в попытке глотнуть ртом воздуха. Горло продолжали сдавливать невидимые пальцы, перекрывая дыхание, не давая кислороду нормально входить в легкие. В глазах потемнело, мир поплыл. Ксандер рухнул на колени и испуганно забился, держась за горло и хрипя.
Забавно, подтвердила Исабель. Стряхнула с плеча сладкие капли и покачала головой. Ты должен был сказать «слушаюсь, сеньора». А вообще, ты, конечно, не должен был делать так с соком. Выливать что-то на свою сеньору плохо. Ты понял?
Все вокруг расплывалось у него в глазах, но ее он видел четко. Торопливо кивнул, проклиная себя за эту торопливость и плещущийся в нем ужас. Задыхаясь, уткнулся головой в пол. Перед глазами плыли разноцветные круги, легкие горели. Это было хуже, чем тонуть. Много-много хуже.
Хуже этого был только огонь.
Так-то лучше. Я, Исабель Альварес де Толедо, прощаю тебя, Ксандер ван Страатен.
Невидимая рука разжалась. Ксандер, глубоко вдохнув, закашлялся и стал тяжело хватать ртом живительный воздух. Поднять глаза на Исабель он не решался.
Зато она не смутилась. Сначала помолчала, видимо, наблюдая, а потом присела на корточки рядом и за подбородок подняла его голову, заставляя смотреть на себя.
Я думаю, ты все понял, принц. И больше не будешь так делать
Придя в себя, он вдруг понял, что кашляет до сих пор. И что лежит, по-прежнему сжавшись в комок, а брат пытается его поднять, бормоча ругательства. Вдвоем они справились во всяком случае, Ксандеру удалось сесть, привалившись к какому-то камню, а Мориц плюхнулся рядом, ткнулся лбом в свой рукав, будто бы вытереть пот, но Ксандер углядел слезы.