Ну хорошо, Прохор Леонидович кивнул и вдруг задумался. Уставился на тарелку.
Бывает у него, прошептала Тося Ивану, отключается ни с того, ни с сего минут на пять. А потом как ни в чём не бывало. Вы кушайте, кушайте, я сама пекла.
Иван пригубил из бокала. Градусы ударили в голову. Заулыбался, принялся за пирог.
Чувствовал, как краснеют щёки. Не мог понять от чего точно: от вина, или оттого, что рядом сидела Тося. Её белоснежные руки то и дело подкладывали Ивану пирог. Иван даже не замечал, как опустошал тарелку.
Прохор Леонидович вдруг закряхтел, очнулся.
Так вот, сказал он так, будто не было никакой паузы. Если ты пришёл, значит, идти тебе некуда. Не вспомнил бы ты старика, будь у тебя хорошая жизнь. Можешь остаться, пока работу не найдёшь. Я кормить тебя не буду. А так, живи сколько хочешь. Тосечка, вон какая умница у меня! Доярочкой работает, все при деле!
Спасибо, Иван кивнул.
Комнату, которую выделили Ивану, он хорошо знал. Частенько в ней бывал, когда жил у Прохора.
Раньше в ней был склад почти всего имущества Прохора Леонидовича: резные тумбочки, столы, горы постельного белья и костюмов, коробки с посудой.
Это всё должны были забрать ещё в 1919 году, но, видимо, руки у новой власти не доходили до добра Прохора Леонидовича.
Раньше Иван заходил туда любоваться, пробовал на ощупь дорогую костюмную ткань, проводил пальцами по фарфоровым стенкам сервизов. А теперь в комнате стояла только узкая кровать и письменный стол.
Иван прилёг на кровать. Закрыл глаза и провалился в сон.
Утром очнулся от того, как кто-то тряс его за плечо.
Это был Прохор Леонидович.
Вставай, Иван, требовательно говорил тот. С Тосечкой пойдёшь на работу устраиваться.
Иван встал нехотя. Оделся.
Когда шли с Тосей по улице, все с ней здоровались, на Ивана посматривали искоса.
На Тосе было белое платье в мелкий чёрный горошек, высокие гольфы и туфельки на низком каблучке. Кузнец смущался рядом с ней. Она была такая красивая!
Ивана устроили в коровник чистить загоны.
По утрам на работу ходили вместе с Тосей.
Она всё больше и больше нравилась ему. Появилась зависть к Прохору Леонидовичу. Да и сама Тося, кажется, была к Ивану неравнодушна.
***
Маш, а Маш, а тебе говорили, что ты красивая? произнёс Максим.
Мария, нагнувшись, совком собирала опилки в мешки. Неподалёку от неё трудились другие женщины.
Маш, ну не молчи.
Уймись, Максим, Мария выпрямилась, вытерла пот со лба. Тебе уже давно пора ехать.
Остаюсь тут, не придёт машина за опилками. Завтра я их заберу. Приходи ко мне в кабину вечером.
Уймись, Максим, повторила Мария. Я осуждённая. И ты меня совсем не знаешь.
Вот и познакомимся, у меня для тебя гостинцы есть. Приходи
Мария улыбнулась. Осмотрелась. Сколько вокруг было женщин, молодых девушек, а Максим на неё глаз положил.
Ей нравилось внимание. Но было страшно оставаться с ним наедине.
Мария была на пилораме бригадиром. Очень быстро её заметили среди других. Отмечали её трудолюбие, честность, качество выполненной работы. Всё, за что она бралась, выходило лучше, чем у остальных.
Бригадирство не снимало с неё основных обязанностей. Она так же выполняла планы, как и другие, но, помимо этого, следила за порядком, обучала. Ей разрешалось позже остальных после работы возвращаться в барак.
Максим об этом знал, поэтому и пригласил вечером в свою машину.
Сдав дневной план, Мария сходила на ужин. Вышла из столовой.
Июнь был невероятно тёплым. Днём все старались показаться солнышку.
Старшие говорили, что такое лето свидетельствует о будущей холодной зиме. А зимы в Туруханске были и так холодными. После зимы многие не выживали. Замерзали, простужались. Условия труда были невыносимыми.
Мария за место своё держалась. Возвращаться на валку леса не хотела. Привыкла работать в тепле. Немного располнела. О детях старалась не думать, чтобы не тревожить своё сердце. Иногда благодарила мысленно Евгеньку за то, что та позаботилась о её семье.
Как только начинались думы о детях, брала себе дополнительную работу.
Со временем женщинам стали разрешать объединяться в кружки по интересам. Кто-то вязал, кто-то шил, кто-то плёл лапти. Материал привозили на грузовиках и вываливали прямо на снег. Всё было вперемешку: ткани, лоскуты, пряжа, иглы, нитки. Женщинам разрешали оставить свои рабочие места и разобрать побыстрее кучу ценного материала.
Сортировали быстро, пряжу наматывали на большие клубки. Потом перематывали уже в нерабочее время, отбирали по толщине и цветам. Появились у осуждённых мастериц лоскутные одеяла, платья, юбки, разноцветные вязанные шали.
Мария ткала. Её половички забирали в город. А потом попросили сделать ковёр для председателя райисполкома. Привезли всё необходимое. Мария ткала и радовалась. Ковёр получился очень красивым. Его пронесли по всем бригадам. Слава о ткачихе пронеслась по поселению.
После того как подарок важному начальнику подарили, он сам лично приехал посмотреть на Марию. Подарил цветы. Они долго стояли на тумбочке рядом с кроватью Марии в бараке. Это были красные розы. Уже засыхающий букет кто-то украл, пока все были на работе. Расстроилась калмычка, но мысленно вора простила.
Марии стали завидовать. То и дело во время рабочего дня к ней подходили, смотрели, чем занимается. Подслушивали, когда она с кем-то разговаривала. Мария никогда не болтала лишнего, никогда никого не обсуждала.
В перерыв женщины собирались компаниями, шушукались. Калмычка была далека от всего этого. Проверяла пилы или просто сидела и ждала, когда можно начать работу.
А сегодня после ужина вышла на улицу.
Небо было звёздным. От земли тянуло теплом, даже жаром. Так накалялась земля за день. Дышалось глубоко. Влажный жаркий воздух с запахом хвои и опилок был тягучим, ароматным.
Мария никак не могла надышаться.
Медленно побрела к гаражам. Машина Максима всегда стояла за гаражами.
Она остановилась. Выглянула из-за угла. В кабине мерцал огонёк керосиновой лампы.
Сердце бешено заколотилось.
Вдруг вспомнила аромат вяленого мяса, которым угощал Максим. И в нос уже ударил не запах хвои и опилок, а запах мяса, пирожков с куриной печенью, которые пекла мама Максима, и которые довелось попробовать Марии.
В машине открылась дверь. Максим вышел. Переминался с ноги на ногу. Ждал калмычку.
Она не торопилась показаться ему на глаза. Он закурил. Мария наблюдала за огоньком сигареты и никак не могла успокоить своё сердце. Оно выскакивало из груди и тянуло, тянуло Марию к машине.
А она всё не могла сделать шаг, ставшими как вата, ногами.
Максим закурил ещё. Ходил вдоль машины туда-сюда.
Потом с силой рванул на себя дверь и захлопнул её. От этого хлопка Мария даже вздрогнула.
Злишься, прошептала она. Нетерпеливый. Эх, Максим, Максим. Не люблю я нетерпеливых.
Керосиновая лампа в машине погасла.
Барак укладывался спать. Постепенно стихли женские и мужские голоса. В столовой перестала звенеть посуда. Мария наконец-то смогла сделать шаг.
Медленно приближалась к машине. Подошла к двери. Тихонько пальцами по ней постучала. И вдруг дверь распахнулась, ударила Марию по лицу. Мария вскрикнула и упала.
Маша, Машенька, прости, взволнованно причитал Максим.
Мария корчилась на земле, держалась за щеку и плакала.
Эй, что там такое? послышался голос охранника. Он мгновенно оказался рядом, держа на поводке рвущуюся к Марии овчарку.
А, это ты, водила? Неужто тебе уже с бабами по ночам разрешают развлекаться? Не буду мешать. Бей сильнее, они того заслуживают. Нормальные дома детей воспитывают, а эти охранник махнул рукой и ушёл.
Максим склонился над Марией.
Машенька, прости, я не хотел.
Он помог Марии подняться, отвёл её в медпункт. Там наложили швы на щеку.