А шэнми едят личинок?
Конечно едят. А ещё червей с могил.
Врёшь!
Да ни в жизнь! Мой отец так говорил. Эй, Кан, струсил? Кому сказали, иди сюда!
И так каждый день. Кан поморщился, продолжая идти и смотреть прямо. Не ускорил темп, только про себя начал считать до десяти. Он выше этого, выше, выше С глухим ударом в затылок прилетел комок грязи, и Кан замер, а затем медленно повернулся к обидчикам: сыну и племяннику министра экономики, которые скалились на него. Ну и уроды! Один жирный, другой тощий, хоть истории про них трави. Но вот же, пушок под губами уже появился, а ещё оба длинные, как бамбук, не то что он. Ладно. Вырастет, будет выше и сильнее, чем эти, и всем им покажет. Потом.
Чего ждёшь? Ещё приглашения?
Ты не прав, Ляо Кан улыбнулся, подражая отцу вроде мягко, а по глазам видно, что сейчас вгонит нож в горло. Шэнми не едят личинок. Или червей. Они человечину едят. Све-жу-ю.
Что-о-о?!
Да. Человечину. Кан сделал шаг в сторону мальчишек, и что-то в его фигуре заставило их отступить. И очень важно, чтобы она была свежей. Ты же сам говорил, что трупы пожирают? Это неправда. Нужны живые дети. Смышлёные. Те, что видели солнце и знают, как радоваться. Тогда получаются самые сильные тёмные ритуалы. Взрослые уже хуже, а вот щенок твоего возраста подойдёт идеально. Ещё шаг вперёд. Но это только мясо. А жир топится на ритуальные свечи, кости толкутся. А знаешь, что можно сделать с сердцем? Показать?
Да ну тебя в Бездну, психованный!
Мальчишек как ветром сдуло, а Кан поморщился и стряхнул с затылка грязь, с презрением глядя на дом министра. И это он ещё до тренировочной площадки не дошёл.
* * *
Каждый его день начинался и заканчивался одинаково. Спал Кан катастрофически мало, а всё потому, что вставал ещё до рассвета, завязывал себе глаза и отрабатывал удары и стойки во дворе. Сестра, поймавшая его за этим престранным занятием, однажды свесилась через перила и ехидно поинтересовалась, что за дурная идея опять пришла в его пустую голову. Объяснений, конечно, не получила, как и через день, и через неделю, пока не притащила за рукав сонного отца, догадавшись, что уж ему-то в ответ её брат промолчать не сможет.
Пойманный за шиворот Кан сознался, что это не просто так, и он всё-всё понял и предусмотрел. Он так благодарен отцу за дозволение ему учиться военному делу (всего-то и потребовалось суток пять, хоть и не подряд, постоять на коленях и выслушать серию нотаций о том, какой он болван). Но вот беда что делать воину, если против него окажется такой же, как отец? Магия опасное оружие, особенно против человека, будь у него в руках хоть самый распрекрасный гуань дао. Печати шэнми одним своим видом способны либо глаза выжечь, либо разум отнять, отец сам говорил. А значит, надо научиться драться вслепую.
Амань эту речь восьмилетнего воителя выслушал скептически, заявив, что сын его беспросветно находится разумом своим в тяжёлой хвори. Но раз ему нечем заняться в такую рань, а сестре его, судя по всему, тоже, то вот пусть она его и колотит. А тот, кто не может побить девчонку, шэнми тем более не победит. Сюин предложение восприняла с совершенно излишней радостью и вот уже которую неделю избивала Кана бамбуковой палкой.
Получив порцию синяков от сестры, Кан завтракал и встречал преподавателей, потому что те послабления, которые допускались для мальчиков, отдавших предпочтение войсковой службе вместо службы в кабинете, на него, по мнению отца, не распространялись. Хочет махать оружием прекрасно, но он не позволит своему сыну стать таким же безграмотным идиотом, как эти недоразумения рода человеческого, что растут в генеральских семьях. Разобравшись с классической литературой, каллиграфией, историей и прочими науками, Кан шёл к преподавателю фехтования, а от него уже полз домой. Если отец был дома, доползал он до того самого подвала, где с завязанными глазами учился по выжженным на земле печатям повторять заклинания. И хотя каждый раз, когда Кан спускался, сердце сжималось, он молчал. Засыпал он уже без сил, слабо чувствуя собственное тело, а голова и вовсе отказывалась работать.
Так было день за днём. Пока в его жизни не появился этот проклятый Бай.
* * *
Бай перешёл к его преподавателю, когда Кану исполнилось девять. Он и его дружки каждый старше Кана на три года минимум, все из военной аристократии, появились на пороге тренировочного дома жарким летним днём. И первое, что они сделали затащили «сынка шэнми» на задворки и от души избили мешками с песком, настоятельно посоветовав не позорить их призвание и убираться вон читать свои книжки.
Думал, меня смутят твои пугалки? Ни-че-го ты не можешь, знай своё место, сплюнул Бай, с презрением глядя на Кана, сжавшегося на земле.
Да пошёл ты
Только вздумай взрослым вякнуть, тень папочки! Неделя тебе, чтобы исчезнуть, или побрею налысо, помяни моё слово.
Кто-то из троицы пнул его в бок на прощание, но Кану уже было всё равно. Кое-как встав, он принялся стряхивать с себя пыль, морщась от боли и думая о том, что впереди ещё тренировка, а рёбра как-то нехорошо болят. Плохо. Следов гад не оставил видимо, Кан не первый. Обойдётся. Сжимая под палящим солнцем деревянный меч и в который раз повторяя выпад, Кан впервые думал не о Чудовище. Оно осталось в тенях подвала, но сейчас, при свете дня, появилось ещё одно: оно рядом, скалится и поджидает его. Кан упорно взмахивал мечом снова и снова, погружаясь в какой-то гипнотический транс, чтобы отвлечься от прыщавой рожи. Он пришёл сюда не за тем, чтобы сбегать от каждой проблемы. Рёбра болели, перед глазами расплывались алые круги, но одно он осознал окончательно: в этом ухмыляющемся уроде он видел всех, кто дразнил его. Всю эту аристократическую шваль, растущую в домах по соседству, не способную смириться с тем, что проклятый может не гореть на костре, а беречь семью и служить Императору. Его не призна́ют ровней. Никогда. А ведь его род не менее древний, чем у того же Ляо. И всё почему? Потому что они боятся. Но не Кана в этом-то и заключается самая большая проблема. Неделя, значит Хорошо.
Кан! Кан, ты в порядке?
Почему голос учителя звучит, как сквозь вату?
Смотрите, малохольный в обморок грохнулся! раздалось откуда-то сверху, и последним, что он услышал, был смех
Рёбра очень болели.
* * *
Прошло три дня. Преподаватель потребовал открыть книги на двадцать пятой странице и внимательно изучить схему блокирования удара. Кан, как и все ученики, погрузился в чтение с непроницаемым лицом, но про себя он считал секунды. Он не выдал своего нетерпения ни взглядом, ни дрогнувшими уголками губ, ни даже жестом, только сердце бешено колотилось, что у птицы.
Я Я Учитель, я я не вижу! Ничего не вижу! Учитель!
Все ученики замерли, замер и Кан. Вместе с десятком остальных он синхронно повернулся в сторону дружка Бая, который отпрянул от книги и слепо хватал руками воздух перед собой тощими бледными пальцами. Изумление на лице прыщавого сменилось ужасом, а радужки глаз стремительно затягивали сизые бельма. Тишина нависла над залом всего на пару секунд, как штиль перед бурей, зазвенела в сухом летнем воздухе, а затем с грохотом разбилась о топот ног, крики жертвы, шорох разлетающихся книг и безуспешные попытки учителя угомонить толпу.
Кан первый побежал за лекарем.
Бай смотрел на него.
А Кан ухмылялся уголком рта. Он только начал.
* * *
Амань очень спокойно и чинно проводил сына домой, но стоило им переступить порог, как он схватил его за ухо и поволок к себе в кабинет, мгновенно превращаясь в самого настоящего демона.
Паршивец! Я сам скормлю тебя Бездне, видит Небо, иного ты не заслуживаешь! Печать! Ты нарисовал печать в его учебнике!
Но никто же не понял!