В серой одежде? уточнил Эдди.
Не-а хотя и одежка неприметная. Просто такое вот будто серые, понимаешь?
Нет.
Не знаю, как объяснить. Что пылью припорошенные Ну вроде человек человеком, а он как ненастоящий? Или вроде того. Работнички-то хорошие. И главное, вот теперь понимаю, что обыкновенные люди когда работу работают, то все друг с другом хоть словом, но перемолвятся. Эти же и не отвечают, если окликнуть. И других будто не видят. Хоть ты на шею сядь, он не заметит. Иные девки, которых дом брала мыть, ажно спорили меж собой. Взялись перед этими крутиться, а без толку Идет такая вон, голая почитай, нормальный мужик шею бы свернул, а эти Кэти махнула рукой. Над ними другие, в черном все. В париках. Даже когда никого нет, они все одно. И я тебе скажу, что они пускай и играются в прислугу, да старшие. Над теми, кто в масках.
Уверена?
Оно-то сразу не поймешь. Кажется, что те, которые в масках, наиглавнейшие. Да только понимаешь, тут и объяснить не объясню. Чутье просто. Но боятся они.
Те, кто в масках?
Да. Прямо таки трясутся. А эти любезные, кланяются, но не так, как слуги. Будто тоже игра.
Спасибо.
Да не за что.
А без масок ты никого не видела?
Кэти покачала головой.
Но, может, еще примета какая запомнилась?
Она задумалась.
Я-то меня не больно подпускали к этим делам. Все говорили, что, мол, рано. И как аукцион случался, то меня или усылали, или вон ставили за товаром приглядывать. Наверх никак Но одного разу, как в подвале была, явился один. Оно-то запрещено, если так, но этот, видать, особый был. Он ходил, девок смотрел. Ощупывал, в рот лез. Еще тыкал палкой какой-то. Ну, махонькой. От такой. Кэти развела пальцы. И еще белая она, то ли каменная, то ли еще какая. Главное, велел рот раскрывать и в него сувал. А потом глядел. У двоих вроде стала палка другого цвету, и этих он велел в стороночку отвесть. Я еще тогда стала говорить, что никак не могу, потому как правила же. Мамашка мне тогда всю голову этими правилами выдурила. Ну и вот а этот, который второй, в черном, за порядком глядеть поставленный, похвалил, что, мол, правильно все я делаю, но тут особливый случай. И Мамашка прилетела, велела не мешать. Этих двух он и забрал. Только
Она снова запнулась.
Не для этого дела, мыслю. Не для того, для которого мужики баб пользуют. Ему по какой-то иной надобности, а что за она
Как он выглядел?
А я откудова знаю? Он же в балахоне. И с маскою этой. Белой. Вот. Только Погодь он сперва в перчатках ходил. А после снял их. Что-то у него не ладилось с палкою, вот и стянул. И у него на руке шрам. Свежий еще. То ли опаленный, но как-то вот хитро. А еще перстень! Точно! С драконом!
Крылья за спиной Эвы распахнулись с тихим шелестом.
Руки-то сами мягонькие, с пальчиками длиннючими. Сразу видать, что из чистых, а тут ожог этот. И перстень, перстень большой! Мамашка еще потом обмолвилась, что не приведите боги этому типу глянуться. Что лучше уж самый захудалый из борделей, чем он. И
Кэти запнулась.
Ты ты найди их, ладно?
Найду, сказал Эдди.
И чтобы как в сказке, никого не осталось в живых. Нельзя эту погань оставлять. А я
Стой, удержала ее Эва. Ты ведь помнишь свое прежнее имя?
Помню.
Скажи.
Для чего?
Не знаю. Может, родные тебя еще ищут?
И пускай себе ищут. Кэти пожала плечами. Хотя навряд ли, но если и так, думаешь, обрадуются, узнав, чего приключилось? У матушки моей волосы были мягонькими. И пахло от нее сладко. Сладко-сладко. А еще она играла. Садилась вечерочком за клавесину и давай. Нас учила. Но у меня не больно-то ладилось А она все повторяла, что нужно больше стараться. И отец Пусть лучше думают, что я живая. Где-нибудь там, далеко-далеко
Я я посмотрю, сказала Эва. Но если они до сих пор ищут? И не знают. Это очень страшно: не знать, что случилось с теми, кого любишь.
Катарина, сказала Кэти. Катарина Жеррард. И жили мы на Цветочной улице. Десятый дом. Белый забор, и еще цветы. Мне тогда нравилось, Цветочная улица, десять. И цветы Скажи, что я не хотела вот так Соври им, что я умерла давно. Так давно, что сама придумаешь. Ты умная девочка.
Эва склонила голову.
Сдержать слезы почти получилось.
Почти.
И крылья за спиной обняли. Перья снова гладкие, что шелк, только еще и теплые. И от этого тепла ком в груди разжался, дышать и то легче стало.
Правильно.
Эва ведь не виновата, что все так Она просто тоже хочет спрятаться. Пусть даже под крыльями.
Под крыльями ворона удобно прятаться.
Вот и все, пожалуй, да? Кэти не ушла еще. Она стояла, чуть склонив голову. Но что-то в ней неуловимо изменилось. Будто будто посветлела? Если туман может посветлеть. Я теперь уйду? Куда?
Не знаю.
Ты же здесь, значит, знаешь.
Нет. Я просто шаман. Я могу говорить с духами, но и только. А куда они уходят
По-справедливости мне в ад, спокойно ответила Кэти. Когда-то говорили, что грешники сгорают в огне. А я не хочу, вот и осталась. Но здесь так тоскливо. Отпусти?
В огонь?
Куда-нибудь. Может, оно и не так страшно Может, потом я сумею вернуться?
Раздался нервный дребезжащий звук, и Кэти прикрыла глаза. На губах ее появилась улыбка.
Мама вот так же играла на клавесине. Простенькая мелодия. И я все пыталась повторить. Руки ее поднялись, пальцы пошевелились. Надо же, помню! Вот так и теперь. А ты играй.
И Эдди играл.
И почему-то дудка и вправду звенела как старый клавесин. А Эва стояла, спрятавшись под крыльями, слушала и плакала. Плакала и слушала.
Здесь можно.
Здесь ведь все ненастоящее. А когда Кэти не стало, то и музыка оборвалась. И крылья развернулись с тихим шелестом.
Иди, девонька, сказал Эдди. Тебе пора возвращаться. Скажи там, что я бы поел чего. И тебе не помешает. Скоро поднимемся.
Глава 8,
в которой находится место семейному обеду и задушевным разговорам обо всем
Когда Эванора Орвуд вдруг замерла, уставившись в угол, я, признаться, испугалась. И не только я. Леди Орвуд крепко побледнела и сказала что-то такое, что леди произносить точно не стоит. А потом спохватилась и позвала:
Эва? Эва, девочка
Вы слышите это? Тори тоже чашку отставила и сжала голову руками. Какой неприятный звук.
Теперь и я услышала. Не сказать, чтобы неприятный. Далекий. Нервный такой. Свербящий. И зовущий. Но стоило отвлечься, и звук исчез.
Леди Орвуд вынула чашку из пальцев дочери, бросила вышитую салфетку, прикрывая пятно на юбке, и вздохнула:
Опять.
Опять? Я помахала перед распахнутыми глазами Эвы рукой. Ничего. Что с ней?
Ушла. Ее сестрица поерзала и заткнула ухо пальцем. Нет, все-таки до чего мерзкая музыка. Я, пожалуй, выйду в сад. Все равно пользы нет. А чувство такое, будто спицу в ухо суют. Мама, прошу
Беги уже.
И она убежала, подхватив юбки. Мне только и осталось, что взглядом проводить.
Впервые это случилось, когда Эве было семь. Она и не помнит. Но я Леди Орвуд разгладила юбки. Мы тогда отправились на похороны. Моя кузина ушла в родах. Печальное событие. Все очень огорчились.
Надо думать.
Но я молчала. Только глядела на Эву, что застыла с прямой спиной.
Дорога еще тяжелой была. Осень. Дождь. Экипаж застрял. Мы промокли все. И опоздали. Получилось весьма неудобно. И у Тори температура поднялась. Я их уложила, а потом ночью еще вставала. Как-то няньки были, но я им не очень иногда они весьма безалаберны. Вот. Я пришла и увидела, что Эва сидит в постели. Сидит и смотрит. В стену. Решила, что у нее тоже жар, но нет. Лоб был холодным. А она сидела, сидела, потом просто упала и
Нынешняя Эванора падать не собиралась. Я надеялась, что и не соберется. Ровненько так сидит. И дышать дышит. Слегка бледновата, но не смертельно.
Пульс тоже ровный. Я руку на всякий случай пощупала. Кожа теплая, живая.
Наутро она сказала, что ребенка нельзя называть Адамом. Он Стивен. Вот Тоже неудобно вышло, но она она была весьма убедительна. И супруг подтвердил, что ощущает изменения тонкого слоя, кажется. Он как-то объяснял. Мы уехали. Я надеялась, что это все совпадение, девочка ведь так чувствительна. Еще и дорога, болезнь Тори