Фи, иди сюда! произнесла она, хотя я был совсем рядом. Какая красота!
Она протянула очки. Я надел их и вдруг увидел все вокруг: стены, нашу компанию, Ливадию, стол и стулья, похожий на холодильник предмет, в ярком розовом цвете. Причем в этом розовом воздухе я видел вспышки света, словно кто-то ловил кусочком стекла лучи солнца. В воздухе этого зала постоянно что-то сверкало, казалось, что сам он искрится, как наэлектризованный, но от этого не было страшно, наоборот это завораживало.
Странно, думал я: очередная загадка Башни! Ведь само стекло не было розовым, и даже оправа очков была темно-коричневой. Но самым удивительным представлялось то, что сквозь очки я видел в воздухе бабочек! И это были настоящие, живые бабочки, не рисованные, не игрушечные, не поддельные. Вот почему Евпатория делала такие странные движения она пыталась поймать их, а Керчь, наоборот, уворачивалась, и теперь я видел, от чего: бабочки пытались сесть ей на нос, на плечи, на голову. То, что нравилось двум другим моим подругам, ее, похоже, раздражало. Да и меня тоже я стал отмахиваться от назойливых насекомых, прогонять их.
В Севастополе, конечно, тоже были бабочки, но я встречал их очень редко, и они не были такими пестрыми, разноцветными, как будто четко, до мельчайших деталей прорисованными. «Интересно, как достигается этот эффект? задумался я и тут же вспомнил о мелодорожках. Что, неужели опять? И здесь?»
Инкер, кажется, выклянчил очки у Евпатории и теперь веселился, хохотал, размахивал руками и издавал забавные звуки.
Почему у нас с Фи таких нет? спросил он Ливадию.
Она пожала плечами и простодушно ответила:
Вы, мужчины, и так постоянно в них.
Я не хотел встревать в споры. Свою порцию веселья в розовом царстве бабочек я получил, представление о нем имел. Пора было вернуть очки Тори вот кому там по-настоящему нравилось. Едва я распрощался с ними, как заметил, что стою возле самого «холодильника». Издалека аппарат казался меньше, но, очутившись рядом с ним, я увидел, что тот выше человеческого роста и шире меня раза в два. Но в нем и вправду была дверца, а значит, самое интересное находилось внутри.
Ливадия приняла серьезный вид и несколько раз кашлянула, не зная, как привлечь к себе внимание иначе. Похоже, она захотела, чтобы и мы все отнеслись к таинственному ящику со всей, на какую были способны, серьезностью.
То, что вы примерили очки, лишь небольшой подарок Башне от нашего салона и от вас, в свойственной всем здесь витиеватой манере начала девушка.
Простите, прервал ее Инкер, с сожалением снимая очки. А что означает «салон»?
Хороший вопрос, поддержала Тори. В Севастополе ведь нет салонов. Да что там вообще есть!
То, что их нет, не означает, что мы не знаем, возразила Керчь. Вот я, например, читала Да и вообще, не оскорбляйте наши интеллектуальные способности разъяснением этого простого термина.
Тем лучше. Девушка уцепилась за эту последнюю фразу и снова показала на аппарат, а я укоризненно глянул на Керчь, которую распирало от гордости за свои познания далеко ведь не факт, что правильные. Откуда она их черпала? Из сказок? Из того, чего не было в прошлом и вряд ли случится в будущем? Из чьих-то других голов, таких же несведущих, как и все мы. Знание нужно распространять, даже если оно кажется очевидным: будучи уделом избранных, оно обречено на забвение и непонимание.
Обратите внимание на то, что перед вами, Ливадия снова сменила голос, на этот раз на торжественный. Это Преображариум. Наш салон это и есть он.
И что же, неуверенно отозвался я, показывая на дверцу, туда нужно войти?
Не беспокойтесь, ласково ответила девушка. Вам не нужно. Впрочем, если захотите никто не будет против.
И куда мы попадем? спросила Тори.
О, вы попадете в мир восхищенных взглядов! Попадете в мир улыбок, обращенных к вам людьми, идущими навстречу. В мир позитивной волны и всегда отличного настроения. В мир удовольствия от осознания собственного совершенства, гармонии и полной удовлетворенности собой. Не волнуйтесь. Ливадия протянула руку. Вам это понравится.
Мне уже нравится, восхищенно отозвалась Тори.
Только вход с другой стороны. Девушка заботливо проводила нашу подругу к такой же дверце, которая находилась с другой стороны аппарата. Тори зашла в него, и Ливадия закрыла за ней дверь.
Теперь нажмем несколько кнопочек. Она почему-то считала нужным рассказывать о каждом своем действии. Аппарат завибрировал, словно готовый сорваться с места и куда-нибудь укатить, и я заметил, как от него начало исходить сияние. Оно все усиливалось, и мы испугались, не взорвется ли аппарат или не исчезнет, переместившись в какое-то неведомое измерение, но тут передняя дверь распахнулась, и из аппарата вырвались клубы густого холодного пара.
«А вдруг и вправду холодильник? тревожно подумал я. Заморозили вот и все преображение».
Но не успел толком испугаться, как из Преображариума вышла Тори. Точнее, это была женщина, в которой мы с трудом узнали нашу подругу. На ней было яркое и просторное красное платье с золотистым поясом. Грудь девушки стала больше размера на два, оценил я и ее подчеркивал откровенный глубокий вырез. На ногах были маленькие черные босоножки с веревками вокруг лодыжки, перевязанными крест-накрест я прежде не видел такой дивной обуви! Каждый пальчик был выкрашен в розовый цвет, и лишь безымянные на ноге в салатовый, чем-то похожий на цвет формы маленького человека из «Салюта». На безымянном пальчике левой ноги красовался золотистый перстень.
Ну, как я тебе? Остолбенев от ее преображения, я не сразу заметил, что Тори направляется в мою сторону. Нравлюсь?
Я сглотнул слюну. Евпатория, конечно, была обворожительна. Она стала выше меня ростом хотя каблуки босоножек были совсем невысокими и теперь смотрела сверху вниз. Ее губы стали плотнее, толще, словно в них залили неведомого мне вещества: я не встречал таких губ у скромных севастопольских девушек и подозревал, что с ними нельзя родиться. Когда Тори сжимала их, умиляясь тем, как я шокирован ее преображением, они напоминали клювики птицы я не мог вспомнить какой: мы таких не разводили, а вот в соседних дворах, бывало, встречал. Мясо этих птиц было невкусным, вот и не держали.
Детка, покажись-ка, беспомощно лепетал Инкерман. Судьба несправедлива к этому доброму парню, подумал я: ведь он один, и Тори одна, и она мне не нравится, даже такая. Нет, конечно, теперь не восхититься ей было сложно, и мое сердце забилось, едва красавица приблизилась. Но ведь это была все та же Тори. Я сомневался, что «холодильник» был способен преображать изнутри нас самих, а не только наши тела.
Евпатория погладила меня по щеке, и я отметил, какими холеными стали руки: нежная кожа, длинные ногти со вставленными в них невероятным образом сверкающими камушками, броские браслеты на запястьях. Она улыбалась мне, пытаясь уловить мельчайшие движения моей души изменилось ли что? впечатлен ли я? что я сделаю? но даже не предполагала, о чем же на самом деле были мои мысли.
А думал я вот о чем: даже если допустить шальную мысль, что Ялта обманула нас и где-то в Башне есть лифт, ведущий вниз, в Севастополь, даже тогда Евпатории больше нет дороги назад, домой. Жительница Башни, плоть от плоти как она теперь назовет себя?
Мне кажется, ты стала старше, хмыкнула Керчь.
Завидуй молча, немедленно огрызнулась Тори.
Я с тревогой посмотрел на Фе.
Ты тоже отправишься туда?
Пожалуй, ответила Феодосия. Наверное, так будет честно.
Я не совсем понял, о какой честности сказала Фе. Передо мной, перед собой, Евпаторией, Башней? Если она хотела стать такой же это скорее глупость, чем честность. Впрочем, я знал: глупость Фе не свойственна, знал и другое она всегда поступает так, как считает нужным, разубеждать ее дело пустое.