Рисунок не мог передать и толики красоты этой дивной лампы. Она была из обыкновенного, правда, толстого и крепкого стекла, но сверкала и блестела, словно хрустальная.
Тяжелая, оценил я, когда вытащил лампу из ячейки. Потом я часто вспоминал свою простую, совсем непродуманную реакцию, и казалось странным, почему мое первое слово о лампе было таким. Я изучал ее, сживался с ней, видел в ней целый мир новый, загадочный, но почему-то тесно связанный со мной и моей жизнью. И моим городом. Как это могло быть? Я не знал. Быть может, только слабо ощущал не только тяжесть самой лампы, но и тяжесть судьбы, тяжесть странной надежды, тяжесть предстоявшего пути Теперь я чувствовал все это не только душою я чувствовал эту тяжесть в руке. Но все-таки была не только тяжесть. Была надежность то, чего я до тех пор не мог отыскать во всем этом зале, среди тысяч других ламп.
Поздравляю вас с выбором, услышал я голос, звучавший словно не из этого зала, а откуда-то издалека, из неведомого мне края. Но это был все тот же голос Луча, и он нарастал, становился все громче и отчетливей: Поаплодируем же, уважаемые! Не правда ли, такая лампа восхищает? Но вы еще не знаете самого удивительного
Я видел периферийным зрением, как вытянулись лица друзей. Но мне казалось, что само пространство изменило форму, стало плоским, как огромная картинка, готовая свернуться в трубочку. Я привыкал к реальности вокруг, как будто впервые с ней столкнулся, и только лампа оказалась реальнее всего четкая, осязаемая, она была моим якорем в море бытия, которое вдруг заштормило. Помню, самым странным и сложным мне казалось примириться с тем, что это всего лишь лампа. Да и вообще что это лампа, а не какой-то другой предмет. Ни одна из воображаемых мною ламп, а я считал свою фантазию хорошей, не могла иметь такую форму. Эта форма противоестественна для ламп, казалось мне. Да и чему в ней гореть, зажигаться? Голубая крошка на дне, у широкого ее основания такой же порошок, как и у Тори в ее «сердце». Но в «сердце» было накаливание, а у моей лампы нет.
Конечно, у моей лампы было мало общего с куриной косточкой. То, что казалось ею на рисунке, выглядело скорее как благородная колонна, выраставшая, словно мощное дерево, из скалы. Венчала колонну маленькая фигурка неведомой мне птицы, расправившей крылья. Я никогда не видел таких в Севастополе, но понимал, что это не почтовая сорока: птица выглядела красивой и сильной, настолько сильной, что могла удержать в зубах якорь. По крайней мере, такая странная фигура венчала мою лампу. Я осторожно перевернул ее, и голубая крошка посыпалась вниз, наполняя собой орла. И только потом, как шум далекого моря, до меня донеслись слова:
Феодосия, торжественно вещал хранитель ламп, продемонстрируйте свой выбор всем присутствующим.
Я подошел к Феодосии и ахнул, а вместе со мной это сделали все, кто увидел, как упала белая ткань на пол, открывая лампу, которую выбрала девушка. Она была точно такой же, как моя один в один. Но только меньше, может, в половину моей лампы.
Вот так и в отношениях женщин и мужчин, возбужденно продолжал Луч, чуть ли не прыгая вокруг нас. Совет вам да любовь, глубокоуважаемые! Свет вашим лампам, счастье всей нашей Башне!
Мы с Фе стушевались, не зная, как все это понимать, что говорить и надо ли говорить вообще. Но тут вступила Керчь:
По-вашему, женщина лишь уменьшенная копия мужчины, лишенная к тому же наполнения? с вызовом сказала она. Пустой сосуд?
Я взглянул на лампу Феодосии и понял, что Керчь права: стеклянная оболочка у Фе была тоньше, лампа не сверкала, как моя, и в ней совсем не было крошки сосуд и вправду оказался полым изнутри. Усатый улыбался и лишь пожимал плечами в ответ на нападки Керчи:
Я, сколько помню себя, занимаюсь лампами для избранных, для вновь пришедших, даже севастополистов. Традиция предписывает мне так говорить. Хотя, признаюсь вам, прекрасная суровая красавица, такая сцена здесь происходит впервые! Я даже и не сразу вспомнил, что в этом случае в Электроморе говорят.
Она парится, что тоже не нашла такую, предположил Инкерман.
Идите вы, насупилась Керчь. Я рассмеялся, почувствовав прилив прекрасного настроения, и лишь крепче сжал свою лампу. Наверное, кто больше всех парился, так это сам Инкерман. Из-за того, что сам не нашел такого же сердца, как у Тори, только больше и красивей. Да он и не искал.
Мы шли к выходу. Завершив свое дело, Луч умело выпроваживал гостей. Я, например, даже не заметил, как оказался возле черной ткани выхода.
Не забудьте пройти в сопутку, хранитель ламп снова начал говорить загадками. Это несколько углов отсюда.
У вас тут все считают углами? удивилась Евпатория. А если я не люблю углы? В моем сердечке их нет, не зря ведь!
Да и вообще, зачем нам идти туда? Там тоже говорят про полых женщин? все так же хмуро спросила Керчь.
О нет. Усатый делано закатил глаза. Там говорят только по делу. Это у нас здесь празднество, а там обыкновенная житуха.
И Луч смешно изобразил, как смахивает со щеки слезу. Я так и не понял, о чем была его последняя фраза, но не захотел спрашивать. Фе улыбнулась мне, а я ей.
Как вы мне, ребята, нравитесь! воскликнул хранитель, но тут же стал серьезным. Да, и будьте осторожны. Наверняка вы видели возле проходов датчики?
Что? переспросили мы.
Зеленые огоньки, пояснил усатый. Они горят, когда проход к тому залу, куда вы решите зайти, свободен. Но ни в коем случае не пытайтесь перейти мелодорожку, если заметите красный свет.
Я ничего не понял, развел руками Инкерман.
Огонек на датчике может быть красного цвета. Вы разве еще не видели? удивился Луч.
Нет, что вы сказали до этого? Какая-то дорожка конкретизировала Фе.
А, рассмеялся хранитель. Вы видели две полосы с движением в одну и другую стороны?
Ну да, возле зеркальной стены, подтвердил я.
Они очерчены мелом, продолжил усатый. Ну, мел вы все знаете, как в ваших артеках мел! Доска
Конечно, конечно, помним. Я поторопил усатого. Артеки не лучшее воспоминание в жизни, о них тоскуют только пережившие, кто одной ногой в Правом море. Не хотелось погружаться в эти воспоминания. Но почему мел здесь?
Хранитель ламп пожал плечами:
Так обозначена их территория, чтобы они беспрепятственно ехали на своем колесе. Отсюда и название мелодорожки. Они по всему уровню.
Вот так новости, усмехнулся я.
На каждом колесе есть транслятор сигнала. Датчики у входов в залы, вроде нашего Электроморя, принимают их. И когда колесист приближается зажигается красный свет.
Да уж. Мне потребовалось помолчать немного, чтобы переварить информацию. И как же эти колесисты не врезаются друг в друга? Такая скорость
Модели колес, или, как их еще называют, меликов, до которых дошла мысль в Башне, почти что не допускают аварий, ответил Луч, вдруг помрачнев. Но есть и другое. Пользователи мелодорожек они, знаете, такие люди Нет, ничего не скажу плохого, ведь в Башне плохих людей нет. Он снова широко улыбнулся. Они очень уважают друг друга и не позволят столкновения это удар по их репутации в этой среде: могут и отлучить от дорожки. Но вот остальных они, мягко сказать, не замечают.
А меликам когда-нибудь бывает красный свет? возмущенно спросила Тори.
Никогда, улыбнулся хранитель.
Но как? практически синхронно заговорили мы с Феодосией. Ведь они определенно создают проблемы для движения других участников, без как бы это сказать. Бесколесных.
Все дело в том, что мы им все должны.
Должны? Но почему? Почему бы не обустроить дорожки с другой стороны, где корабль декор, как вы говорите. А не там, где проходы людей? Ну! Это же логично.
Так а в чем будет их преимущество? Ведь им преимущество нужно! Они не согласны как все.
Усатый жестом дал понять, что тему пора заканчивать, да и вообще пора уходить. Керчь первая двинулась к проходу, подняла черную ткань и взглянула на датчик. За ней пошел Инкерман. И они уже не слышали, как человек в полосатом медленно заговорил, почему-то решив продолжить: