Что они делают? крикнул я и тут же понял, что поторопился. Голос с экрана тут же принялся все объяснять.
Взволнованные горожане провожают первопроходцев отчаянных смельчаков, решивших отринуть привычную, до боли знакомую жизнь ради построения новой принципиально новой. Высотное строительство в городе было запрещено, но наши смельчаки выбрали место на самой окраине, возле северных пределов Севастополя, практически у Линии возврата, и постановили: здесь будет наш новый Бэбилонг.
Что? выкрикнул я с места.
Наречие тех поколений, тихо сказала Ялта. Что означает «как можно дольше без жильцы».
На экране скакали молодые люди худые, с длинными волосами. Они держали в руках что-то наподобие факелов, которые тем не менее не могли как ни старались осветить черно-белый мир фильма. «Мы сможем больше», кричали они, и над головами клубился дым: то ли пар от белого одеяла, гревшегося под их ногами и на их горячих телах и одеждах и оттого становившегося все тоньше, обнажавшего черную землю и мокрые щеки, то ли от странного горения. Они поджигали, должно быть, баловства ради, толстые круглые предметы, похожие на шины колес моего автомобиля или троллейбуса а может, это они и были? Вот только зачем? Мне бы никогда в голову не пришло лишить свою желтую принцессу ее быстроходных ног лишь только чтобы за моей спиной развевался красивый черно-белый пар?
«Мы вырвемся к небу», кричали герои, продолжал закадровый голос. И город им аплодировал, город плакал.
Экран стал окрашиваться в цвета; первым появился красный цвет возводимых стен новой Башни и крови павших у ее подножия изможденных первопроходцев, положивших свои жизни к основанию новой, о которой самим им увы так и не было суждено узнать. Видеохроника стирала их, словно ластик: вот они были, и нет их. Затем проявился голубой цвет неба, в которое рвалась Башня, и желтый застывшее над всеми, кто живет и дышит, Солнце. Таким я уже помню наш мир. Таким я его видел.
Башня на экране выросла буквально из-под земли, как гриб, за мгновения.
Люди-первопроходцы обживались на стройке своей мечты, а простые севастопольцы ходили поглазеть и принести им пищу. Они поддерживали своих отчаянных земляков, но не хотели оставлять свои дома. Что ж, в этом есть справедливость, рассуждал закадровый голос. Ведь каждому свое?
«Не слишком ли он много на себя берет?» мрачно подумал я.
Эти люди наши герои, воскликнула вдруг Евпатория. Они построили нам Чудо! Слава им!
Городские дурачки и подглядыватели чужих жизней рыскали вокруг Великой стройки, ища, чем бы поживиться, продолжал голос. Он вдруг приобрел железные, непримиримые нотки. Подглядыватели на экране выглядели отвратительно и ничем не отличались от дурачков, решил я. Словно мыши-полевки, коих мы встречали в большом количестве возле обрывов наших Правого и Левого морей. Они осторожно ступали, продумывая каждый свой шаг, принюхивались, вытягивая длинные шеи и носы, и шарахались от каждого шороха. Я ухмыльнулся и повернулся к Керчи.
Кажется, кто-то хотел посвятить себя писанине? спросил я.
Не торопи события, буркнула Керчь.
Чтобы оградить себя от них, как ни в чем не бывало продолжил голос, как будто необходимость ограждать была очевидной, отважные первопроходцы построили высокий забор и впредь пускали в Башню только по специальным предложениям. Для всех остальных Башня стала закрытой территорией чем-то вроде закрытого города внутри другого закрытого города. И для всех поколений с той поры было и будет так.
Погодите, воскликнул я со своего места. Вы хотите сказать, что Башню построили эти несколько несчастных человек, которых нам показали в начале фильма?
Ялта вскинула брови, словно была готова к такому вопросу и слышала его звучащим в этих стенах тысячи, если не миллионы раз.
Да в Севастополе просто нет материалов, из которых такое можно было бы выстроить! поддержал меня Инкер.
Ошибка многих наших будущих резидентов, устало сказала женщина, в том, что они пытаются воспринимать наш презентационный фильм буквально. Конечно, здесь не ласпи, чтобы класть разжеванную информацию в рот. Я скривился от ее сравнения. Мы лишь показываем направление развития. Показываем через символы, значимые вехи. Мы объясняем, с чего все начиналось и к чему все привело. И в этом мы, поверьте, более чем достоверны. Если же быть достоверными во всех мелочах, то простите за откровенность ваших коротких жизней не хватит, чтобы успеть досмотреть такой фильм. Она улыбнулась для убедительности.
Мы молчали, словно пристыженные: конечно, ведь можно и самим было додуматься до столь очевидной мысли.
Не забывайте, что это труд миллионов людей гораздо большего количества, чем проживает в вашем, она сделала акцент на этом слове, Севастополе. У них были и знания, и умения, и, конечно, были материалы. Ялта усмехнулась и поднесла ладонь к лицу: мол, глупость какая, сущие пустяки материалы! Но главное у них была цель. Вот что их всех отличало. Все это, она развела руками, требовало жизней не одного поколения.
Только на этих словах я заметил, что фильм останавливался всякий раз, когда мы начинали говорить. Удивленный, я поспешил согласиться с ней:
Разумеется. И тут же вновь возразил, заставив застыть едва зашевелившееся полотно экрана: Но как же к этому относились обычные севастопольцы? Горожане вроде нас, моих соседей, недалеких? Они что, смотрели на это сквозь пальцы? На то, что у них под носом строят огромную Башню до неба
Точнее, над носом, сострила Керчь. Я бросил на нее взгляд, но не стал ничего говорить; пожалуй, что в плане носа ей было чем похвалиться.
Они не запрещали? продолжил я. Ну, хотя бы из страха, что все дееспособные жители города перетекут в Башню и некому станет сажать овощи
О чем ты? недовольно буркнула Евпатория. Разве у нас что-то запрещали?
Ты просто не знала об этом, хохотнул Инкерман. Потому что была занята ровно тем, что они как раз запрещали.
Тори недовольно взглянула на Инкермана, но смолчала под пристальным, тяжелым взглядом Ялты.
Я вас умоляю, вздохнула женщина. Количество тех, кто просто смотрит в небо, в любых поколениях значительно выше, чем тех, кто в это небо стремится. Севастопольцы гордились и до сих пор очень гордятся лучшими сынами своего города. Но Она подняла вверх палец, и я, помню, даже улыбнулся: так хорошо врезался в мою память этот момент. Но так как жизни Башни и Севастополя для удобства обоих были разведены и фактически не пересекались, то в этих разных непересекающихся мирах жили и развивались разные поколения Она осторожно помолчала. Разных людей.
Она закончила говорить, а так как и мне, и всей нашей компании было нечего добавить, то фильм продолжился. Меня уже одолевали разные чувства, в голове роились проснувшейся от спячки мошкарой новые вопросы, которые, прежде чем задать, предстояло понять, прочувствовать. И нервное переживание, успею ли, летало среди них тяжелой, грузной мухой и пожирало так и не успевшую увидеть света мелюзгу. «Успею, успокаивал я себя. У меня теперь вся жизнь в Башне. Успею, куда я денусь».
Нам показали в ускоренном темпе, конечно, как Башня росла, крепла, как в ней обживались все новые и новые люди, не знавшие уже иного мира, кроме Башни. Но здесь всегда были рады севастопольцам, которые стремились выше, не забывал объяснить голос. А затем нам стали показывать то, что внутри.
Признаюсь, меня не впечатлило. Какие-то нескончаемые ряды, дороги, огражденные справа и слева стеклом, по этим дорогам летела, как под водой, камера, и от скорости ее полета кружилась голова. Камера поворачивала, слегка качнувшись, на очередном перекрестке и снова неслась между таких же стеклянных стен все это напоминало знакомые улочки Севастополя, такие же одинаковые, только помещенные зачем-то в странный каркас Башни, лишенные того самого неба, на которое все смотрят «Неужели это все, разочарованно думал я, на что могло хватить фантазии избранных севастопольцев?»