Вдобавок дата октябрь, сказал Ричард Куин. Папа к тому времени уже ушел.
Это ничего не значит, месяцы, упоминаемые в связи с долгами вашего отца, могут относиться к любому году, будь то минувшему или будущему; ваш отец был воплощением долгов, заметила мама без всякой горечи, как будто говорила о буре. Но это какая-то ерунда. Раньше этот человек приходил с официальными документами. Он всегда показывал их мне, хоть я и не смотрела. Но теперь у него нет ничего, кроме этой грязной бумажки.
В таком случае мы пойдем и скажем ему, что вызовем полицию, если он сейчас же не уйдет, сказала я, сев на другой подлокотник кресла и поцеловав ее.
Вы все для меня огромное утешение, произнесла мама, но встаньте же, дорогие, никакая мебель не выдержит такой нагрузки, и вы упускаете главное. Видите ли, он всего лишь бедный старик. У него седая борода, раньше она была подстрижена, а теперь всклокочена, и у него грязное пальто. Я помню: когда он приходил раньше, то выглядел очень опрятно. Что же с ним случилось? Впрочем, что за глупый вопрос, с ним могло произойти что угодно. Как бы там ни было, я полагаю, среди таких людей пошла молва, что мы платим по всем своим долгам, и он решил подобным образом подзаработать.
Давайте его вышвырнем, сказала я. Как жаль, что нам нельзя его убить!
Но почему ты не веришь, что папа действительно задолжал эти деньги? спросила Корделия. Он ведь кругом задолжал, так почему не мог этому кингстонскому типографу?
Я уверена, что это не настоящий долг, ответила мама. Войдя в комнату, я увидела, что у него заплаканное лицо. Дело не только в том, что он так себя запустил: бедняга выглядит постаревшим на много лет. Вдобавок после того, как пристав мне нагрубил, он покосился на меня, чтобы убедиться, что я купилась, и глаза у него были как у старого пса. Что мы можем сделать для этого бедолаги? Нельзя же притвориться, будто мы и впрямь должны ему десять фунтов, это слишком безумно, да и пять фунтов тоже немалые деньги.
А пятерка-то откуда взялась? спросил Ричард Куин.
Не представляю, как нам предложить ему меньше пяти фунтов, не дав понять, что мы его раскусили, сказала мама. И мне так стыдно: я никогда не задумывалась о том, что подобные люди живут собственной жизнью, мне казалось, что они возникают, чтобы меня донимать, а потом исчезают. Но у этого старика определенно есть собственная жизнь, и, по-моему, она печальна.
Мама, постарайся говорить по существу, взмолилась Корделия. Откуда ты знаешь, что мы ему не должны?
О, дорогая моя, нетерпеливо отозвалась мама, если бы это не ранило его чувства, я бы велела тебе открыть дверь и самой на него посмотреть. Он совершенно несчастен. Как жаль, что в той комнате нет какой-нибудь маленькой, но ценной вещицы, которую он мог бы сунуть под пальто и унести.
Нет, мама, сказал Ричард Куин. Нет. Мы не можем набивать комнаты вещами, которые помещаются под пальто, чтобы воры могли их красть без зазрения совести. Это и впрямь слишком безумно.
Да, но что же нам делать? спросила мама. Говорю вам: он страдает.
Тетя Клэр, заикаясь, произнесла Розамунда. Она ставила красные и белые шахматные фигуры на свои места на доске.
Да какая разница, страдает он или нет, если пристав тебе нагрубил и пытался тебя обмануть! сказала я.
Машина вот-вот приедет, напомнила Корделия. Надо что-то делать. Неужели ни у кого из вас нет ни капли благоразумия?
Тетя Клэр, повторила Розамунда. Неловким жестом она опрокинула шахматные фигуры на пол. О боже, выдохнула она.
Папины любимые шахматы! воскликнула Корделия. Роуз, постарайся на них не наступить. О, я не могу встать на колени, чтобы их собрать: у меня слишком узкая юбка, она помнется.
Тебе незачем их собирать, это сделает Розамунда, сказала мама. И она так редко что-то роняет или ломает, что мы можем простить ей этот маленький конфуз, не привлекая к нему внимания. Если бы только знать, что мне делать с этим бедным стариком!
Ричард Куин подмигнул мне. Мы оба понимали, что Розамунда нарочно задела шахматную доску, чтобы прекратить спор и заставить нас себя выслушать, и что маме и Корделии, каждой по своим причинам, это было невдомек.
Тетя Клэр, пробормотала Розамунда, вам не стоит самой разбираться с этим стариком. И никому из нас тоже.
Но кто, если не мы, этим займется? спросила мама.
Ну как же, ведь у вас есть К-к-кейт, ответила Розамунда, по-детски распахнув глаза. Дайте мне немного денег, я отнесу их на кухню и попрошу заварить старику чашку чаю, а Кейт отнесет ее наверх, даст ему деньги и скажет что-нибудь, чтобы он понял: мы знаем, что он мошенник. Кейт лучше нас сможет подобрать выражения, чтобы не ранить его чувства.
Она поднялась и теперь стояла с одной стороны маминого кресла, а Ричард Куин с другой.
Да, мама, сказал он, поглаживая ее худое плечо, Розамунда права, так будет лучше всего.
Маленькая и бледная, она взглянула на них с испугом. Они склонились над ней, сильные и яркие, действуя в полном согласии.
Если вы дадите мне денег, все уладится до вашего отъезда, заверила Розамунда, а Ричард Куин сказал: «Твою сумочку, дорогая».
Мама лихорадочно озиралась в поисках решения получше. Она была орлицей, терзаемой совестью.
Боюсь, не слишком ли многого мы ожидаем от Кейт, сказала мама. Она очень добра, иначе ушла бы от нас много лет назад и устроилась в место, где меньше работы и больше платят. Но, возможно, Кейт не увидит необходимости щадить человека, который пытался нам навредить.
Мама, ты вечно волнуешься по пустякам, сказал Ричард Куин. Когда Корделия суетится, она ведет себя как твоя дочь. Кейт справится. Тебе не нужно бояться того, что она сделает со стариком. Если бы на кого-нибудь из нас напала собака, Кейт бы побила ее, но не жестоко. Вот твоя сумочка.
Он отдал ее не маме, а Розамунде, и та с медленной ловкостью открыла сумочку и мгновенно нашла среди ее беспорядочного содержимого кошелек для соверенов.
Тетя Клэр, сколько денег мне взять? спросила кузина послушным тоном.
Он просил десять, вздохнула мама, предлагать ему меньше пяти было бы оскорбительно О, я понимаю, что это нелепо. Скажем, три.
Не три соверена, а один, велел Розамунде Ричард Куин, и пусть молитвенник не вводит тебя в заблуждение, это не то же самое, что «не один соверен, а три».
Дети, я устала повторять вам, что вы не должны потешаться над Афанасьевским Символом веры, сказала мама. Неужели это единственное, к чему вы прислушиваетесь в церкви? Глупо смеяться над Афанасьевским Символом веры, вы поймете, когда вырастете. Впрочем, возможно, это слишком сильно сказано. Но вы увидите, что такое бывает. В целом. Но да, для начала один соверен. О, я должна быть честна, от него пахнет спиртным. Будем надеяться, Кейт придумает какой-нибудь способ потом ему помочь.
Да, тетя Клэр. Розамунда взяла монету и вернула маме сумочку, заметив, что на кошельке разошлись швы и следующим утром она отнесет его к шорнику, а потом ушла.
Мама обвела нас взглядом и спросила у нас, словно у старших, все ли будет в порядке. Потом со вздохом сказала, что ее шляпа, вероятно, съехала набекрень, и прошла через комнату к зеркалу. Но она лишь слабо боролась с отсутствием интереса к собственной наружности, и я подошла, чтобы ей помочь. Хотя ее голос звучал ровно, она дрожала; это было все равно что держать в руках птицу. Но, разумеется, приход кредитора напомнил нам все проступки, совершенные против нас папой, о которых теперь, когда его с нами не было, нам удалось забыть. К счастью, Розамунде и Ричарду Куину хватило ума придумать способ, благодаря которому мама могла избавиться от старика, не делая того, что было противно ее природе, и не отказываясь ему помочь. Впрочем, меня это не слишком обрадовало. Когда эти двое стояли по обе стороны от маминого кресла, они не были неподготовлены, в отличие от остальных из нас. Они действовали так слаженно и с такой готовностью подхватывали реплики друг друга, словно разыгрывали сцену, которую часто тайно репетировали; и гладкая и сияющая окраска делала их похожими на актеров в сценическом гриме. Но это сравнение было неудачным, ведь актеры верят, что должны говорить и двигаться так, чтобы смысл пьесы был понятен зрителям. Ричард Куин и Розамунда больше походили на фокусника и его помощницу, изображающих фальшивые потоки вод, которые переливаются в лучах света, но к которым нельзя приглядываться. Я любила Ричарда и Розамунду больше всех на свете, кроме папы и мамы, потому что именно любить Мэри я не могла: она моя близняшка и мы обе пианистки, получается, мы практически один человек. Я не сомневалась, что Ричард Куин и Розамунда любят меня в ответ, но между ними существовало взаимопонимание, к которому я была не допущена, и мне не удавалось увязать его с их любовью ко мне.