И меня за воришку принял?
Да нет Тебя-то просто не узнал. Я ведь не слышал о твоём возвращении. Ночью приехал из города, а чуть свет сюда посмотреть.
Тоже воюешь?
Комарков рассмеялся, отмашисто вскинул голову:
Вроде бы так выходит, воюем, Сань, с врагами селекционеров.
Я вздохнул облегчённо, вот ведь как, оказывается, подозревал совсем напрасно, без всякой причины, и не надо было волноваться, всё так, как и должно быть в жизни, он, Комарков, наблюдал из-за кустов, не потому, что кого-то испугался, а хотел толком разобраться собираются красть или нет драгоценные колоски, их и в самом деле надо оберегать, пока, как дитя, набираются сил. Вырвался вздох при воспоминании о «таёжной». Раз выбраковали, такова, видать, судьба, чем-то не вышла пшеница, так не стоять же за неё, бесполезную. Слышал от Иосифа Петровича не одну историю, когда сорта безжалостно вычёркивались потому, что на смену выходили лучшие, а нередко и тогда, когда сорт неожиданно выявлял какое-то негодное свойство.
Не удивился неожиданному повороту в разговоре Комарков позвал меня на берег Нии к Ефиму Тихоновичу по-землячески отметить моё возвращение.
Уединяться куда-то большого желания не было. Какое веселье, когда всё вокруг неустроено!
Ты что, Сань, зазнался? Брезгуешь другом!
Да не могу же я Вишь, здоровье-то какое!
Донесу на плече. Хватит силёнок. Шагать недалеко. Скатимся на берег Нии, тут рядышком. Местечко красивое. Ты знаешь.
И что там, на нийском берегу? не сберёгся я от удивления.
Всё будет, что надо, прицеливаясь, повёл бровью Комарков. Здесь же не прифронтовая полоса и свежая ушица найдётся, и горилки добудем. Скатерть-самобранку покличем.
Пошли. Брёл я, чуточку, на полшага приотставая от Комаркова, и уже что считал достоинством, ибо ревность в ходьбе стушёвывала мою беду.
До берега и на самом деле недалеко. Стоило миновать опытное поле, и мы очутились на крутолобой прибрежной горе. К темно-зелёному берегу вела застаревшая тропа по тенистому распадку. Под уклон идти было легко, ноги невесомы, в распадке густо пахло смешанным травным настоем, его перебивал стойкий аромат сосновой смоли и всё это текло впереди или же позади нас куда-то вниз, к речному руслу. Комарков спешил, хотел, что ли, в нужное время застать на месте Ефима, а когда углубились в распадок, он вроде бы вспомнил о моём протезе и спросил:
Ты, Сань, не выдохся?
Да нет.
Тогда без привала до теремка Скоро вынырнет.
Терем-зимовье постоянное место отдыха Ефима Серебрякова выплыл из-за испятнанного молодыми берёзками пологого пригорка. Издали он не представлял ничего особенного, домик как домик, когда же очутились рядом, я залюбовался его красотой. На загляденье отделал Ефим свой одинокий теремок. Крутосклонная крыша на четыре ската, не видывал я такой, необычная крыша, не драничная и не тесовая, как принято в наших сибирских краях, из широких пластов выстоявшейся бересты с зачернёнными крапинками корявых наростов. Ниже терем опоясывал вокруг тоже своеобразный кружевной карниз. Это была долго подержанная в чутких руках и под надёжным инструментом сосновая кора. Обыкновенная кора, какую никто не считает за строительный материал, а поди ж ты, какой красотой заиграла, ну просто божеское творение, не всякая кружевница выдаст такое. На углах карниз как бы несли на себе разные лесные обитатели белки, медвежата, глухари и тетерева. И так везде по наличникам, по ставням и по стенам до самого фундамента из задубелых лиственничных чурбаков что-нибудь да вывернется такое, о чём я слышал только в полузабытых бабушкиных сказках. Ради того, чтобы посмотреть на зимовье, стоило пройти и десять вёрст.
Я поблагодарил Комаркова за доставленное мне удовольствие, поблагодарил искренне, и он принял это как должное, зная, что иначе быть не может, если человек понимает и умеет ценить красоту.
Ещё не всё, Сань, пообещал Комарков. Если дядька Ефим раздобрится, потешит нас разными поблажками.
Ни в зимовье, ни поблизости от него хозяина не оказалось. Комарков крикнул никто не отозвался. В ожидании постояли возле зимовья минут пять и по крутой тропе тронулись к берегу.
Дядька Ефим показался из-под набережного обрыва нежданно: никого не было и вдруг человек в серой брезентовой куртке, резиновых сапогах, с голенищами по самые паха и с ещё мокрыми на правом плече вёслами, навстречу, лицом к лицу с Комарковым. Мы отступили с тропы в сторону, чтобы дать рыбаку поудобнее место на равнине, но он пренебрёг нашим намерением, приостановился на взгорке и ухнул басом:
Гости нагрянули! Ого-о!
Отчего же такое внимание, когда знает обоих, и я виделся с ним недавно? Неужели удивился нежданному приходу в зимовье? Так и это для сибиряков дело привычное.
Ефим дружелюбно кивнул:
Айда, хлопцы, к зимовью!
Вот уже и подоспела с пылавшего у зимовья костра уха из свежего нийского харюзка. Но прежде ухи, аромат которой потёк и перебил все витавшие вокруг нас запахи, Ефим Тихоныч выставил на стол графин вина.
Повеселимся, орлы!
Не был я удивлён гостеприимством Ефима Тихоновича, чему тут удивляться, когда давно известно, что сибиряки народ с виду суровый, а душа у них тёплая, приветливая. Вот оно, явное доказательство Ефим Тихонович. Попадись он на таёжной тропе, с лопатистой бородой, в расстёгнутой брезентовой куртке волосатая грудь нараспашку, посмотрит своими тяжёлыми глазами да нечаянно благословит громовым басом по-заячьи стреканёшь, чтобы побыстрее скрыться. А он с сожалением подумает: чудак человек, земляка испугался.
Прошло добрых часа два, когда я заметил, что хозяин пустынного зимовья и Комарков захмелели. Неожиданностью это не было в графине крепкого зелья оставалось едва-едва приметно, на дне. На двоих (я прикасался к налитому стакану для виду) такой дозы было достаточно. Захмелев, Ефим Тихоныч с Комарковым завели между собой бойкий разговор.
Чтобы не мешать, я вышел на улицу и присел на толстый сукастый чурбак возле замиравшего костра.
Т-ты, Г-генка, наступал Ефим, без меня ни шиша не значишь.
Много берёте на себя, Ефим Тихоныч.
Не много, Г-генка Ты в моих руках, как пескарь на цепком крючке.
Куда хочу, туда и поведу.
Бросьте пугать, Ефим Тихоныч Я тоже кое-чем могу пригрозить.
Но-но! Не дорос грозить-то Не петушись! Насчёт рыболовства и охоты, что ли, намекаешь! Так это всё по закону, по лицензиям.
Не всегда лицензии-то в законе. Кому дозволено летом губить сохатого?.. Знаю состою нештатным охотинспектором.
Вон куда гнёшь, варвар! Копаешь? Ефим Тихонович отвесил кулаком по столу, судорожно задрожала посуда. Меня не поймаешь, не та мишень, а себе худо сделаешь.
Сам себе? со смешинкой спросил Комарков. Такого не будет. Я перед вами ни в чём не виноват.
Не перед мной, так перед другими
Разговор оборвался. Я не стал вдаваться, почему. Могло быть, что Комарков на какую-то минуту протрезвел, понял возможную свою ошибку и смолк, могло быть, что его и взаправду чем-то припугнул Ефим Тихонович всё это было загадкой, ломать голову над нею я не стал, потихоньку встал с чурбака и пошёл к берегу.
Из-за горы хлынул ещё яркий свет предвечернего матово-мятого солнца, а речная долина уже дышала наплывающей из сумеречных падей прохладой. Где-то в отдалённом верховье тишину покачивал рокот перекатной волны.
Я выбрал оглаженный ливнями камень-валун и сел послушать убаюкивающий шум воды.
Комарков заметил моё исчезновение вскоре, как окончился спор с Ефимом Тихоновичем, и пришёл на берег с веслами. Хмель ещё держал его в плену.
Идея, Сань, родилась. Давай катанём на моторке по Ние.
Небезопасно?.. Вода на прибыль пошла понесло мусор.