Вы поссорились, мои дети?
Было. Поначалу случилось, повинился я, чувствуя себя правым. Генка напорол про вас всякой ерунды, я и дал ему добрую отповедь.
Соснов сговорчиво кивнул и отвёл мой довод. Он посчитал, что вся причина нашей ссоры молодость Геннадия. Молодой ум, что молодая брага бродит Нету злого умысла или корысти. И отныне мы должны забыть всякие распри, ибо перед нами великая цель, постичь которую возможно только дружбой и бескорыстием.
Тогда и сказал Иосиф Петрович, не раньше и не позже, будто урочный час ожидал:
Помните, дорогие мои сподвижники, слова одного мудрого человека:
«Здесь надо, чтоб душа была чиста, здесь страх не должен подавать совета» Это сказал бессмертный Данте.
Я наклонил голову и поклялся себе запомнить эти слова, Геннадию только и хватило отваги коротко, натяжно улыбнуться.
Вскоре я примирился с Геннадием. Вышло не сразу сперва просто не подавал виду, что презираю его надменную самоуверенность. Старался ответить шуткой на порой едкие замечания, а когда понял, что могу быть терпеливым, решил стать надёжным товарищем. Геннадий загорелся от неожиданной радости, обнял меня:
Сань, ты гений!.. Иосиф Петрович вдвойне! Такие старики редко родятся.
Не по душе пришлось его ребяческое ликование и, наверно, потому, что показалось неискренним нет-нет да вспоминался первый колкий разговор. Но всё же подумал, что, возможно, чересчур к товарищу строг и напрасно отношу себя к безупречным знатокам (чужая душа потёмки) людских характеров. Нельзя же ведь человеческие эмоции по полочкам разложить: на одну радость, на другую горе, досаду. В какой-то неощутимой глубине всё сливается и перемешивается во что-то единое.
Теперь ранними утрами мы уходили в поле вместе, в посёлке стали называть нас «братцы-техники» вопреки различию в должностях Геннадий-то всё-таки был младший научный сотрудник.
Прошло три года
Что сделали за это время? Можно сказать, толково цельного в исследованиях пока не вышло, и Геннадий внял голосу разума страсть сотворить скоренько новый сорт злака мальчишески наивна. Нужны целые годы непрестанного труда и стойкой веры в призвание.
На пятый день войны я подал заявление попросил направить на фронт.
В наш тихий, в стороне от больших дорог посёлок грозная весть докатилась утром же. Верилось и не верилось в известие о начавшейся войне у нас о ней пока ничто не напоминало. По посёлку, как и прежде, бабы сновали с вёдрами, нося от колодца воду, опытники спешили к делянам, конюх, рыжеусый, коренастый, в брезентовом армяке, дядька Ефим провожал на водопой табун лошадей.
Неопределённость исчезла, когда назавтра, после полудня, нам с Геннадием вручили повестки явиться в назначенный час для медицинского осмотра. Комаркову предоставили двадцать четыре часа на сборы в армию, мне предложили остаться по брони. Я с удивлением взглянул на военного комиссара:
Вижу не доверяете? Почему же Комаркову служить, а мне отказ?
Обстановкой военной диктуется Знаем, есть у вас перспектива на новый добрый сорт пшеницы. Останетесь работать. Вместе с Сосновым.
Я думаю наоборот: у Комаркова шансов побольше, он смыслит в научной работе лучше меня.
Товарищ Егоров, решено. До сего дня вы ещё могли спорить. Отныне комиссар положил на стол правую руку дал знать: разговор продолжать бесполезно.
Выйдя из кабинета, я написал заявление просил, точнее сказать, требовал направить на фронт. Отнёс прошение военкому.
Настаиваете, товарищ Егоров?
Совесть велит Как буду смотреть людям в глаза, если останусь дома?
Ладно, рассмотрим. Ждите. Результат сообщим в течение суток. Домой отправился в сомнении не спорол ли горячку? Заявление настрочил в пылу патриотического порыва, никто не обязывал писать, наоборот от мирских забот отрывать не хотели, а ты, чудак, вызвался сам
Что выплеснула душа, тому и следовало быть, надо было иметь какую-то силу другую, чтобы воспротивиться той, что копилась уже многие годы. Всё одно та, другая сила, пусть даже и крепкая, оказалась бы слабее той, что, не зная исхода, всё-таки обронила душа.
И ещё одного мне хотелось в этот тревожный час: поскорее увидеть Маринку смотреть на неё оставалось совсем недолго
* * *
Утренние часы на поле, как и раньше, тихи и степенны. Я проследил полжизни, если не целую в краткости свою жизнь, а солнце только шага на два-три от горизонта поднялось видно, некуда ему было торопиться, осмотрелось получше, куда больше тепла и света дать, теперь шаг ускорит.
Позади, ещё влажные от ночной росистости, раздвинулись приземистые ивовые кусты, и в их матовом от сумеречности прогале, как привидение, застыла в размытом очертании мужская фигура. Кто? Почему остановился? Так затаивается при виде человека чуткий и осторожный зверь. Какое-то время он стоит выжидая, а после инстинкт самосохранения заставит его скрыться от людских глаз.
Минуты две я смотрел в пространство между разрозненными ветвями, смущённый нерешительностью незнакомца. Я подумал, что это порядочный и предусмотрительный человек. Заметил возле опытных посевов постороннего и хочет понять, что тот делает, не натворил бы худого.
Не стал ожидать, когда он подойдёт сам пошёл навстречу.
Идти смело вперёд всегда лучше выиграешь, даже если столкнёшься с врагом.
Человек было заслонился ветвями, но, видно, понял, что я вижу его, изменил решение, выпрыгнул из кустов и кинулся ко мне. Шагах в десяти в размашисто бежавшем и улыбавшемся мужчине опознал я Геннадия Комаркова. Он подскочил ко мне, бросил на плечи обе руки и прижал к груди.
Сань! Ты?.. отстранился на полшага, как бы оглядывая меня на расстоянии, его глаза всё ещё стыли в растерянности не ошибся ли?
Я, брат Я.
На тебя приходило извещение как о без вести пропавшем.
Ошиблись. Выжил, приехал. Пришёл вот посмотреть наше опытное поле.
Всё так неожиданно, нежданно Да что смотреть, право, не знаю. Перемен больших не случилось.
Покажи хоть тот сорт пшеницы, ну «таёженку» нашу.
А ты что о ней ничего не слышал?
Нет.
Как же?
Вчера только прибыл.
С «таёжной», Сань, не вышло.
Неужели?!
Да. Не оправдала она нашей надежды. Выбраковали её: обнаружилась куча пороков.
Не может быть! Что за горе такое?!
А тебе-то что горевать.
Разве забота только обо мне?
Ну, да я так, к слову История тут, Сань, целая история. О ней когда-нибудь, сейчас это не главное. Рад нашей встрече, давай поговорим о другом, а сорта, будем живы-здоровы, от нас не уйдут.
Мы отошли к грани, за которой ровной шеренгой, одна возле другой, теснились делянки, присели.
Да ты, оказывается, с подарком! услышав стон протеза, настороженно посмотрел на меня Комарков.
С фронта редко кто возвращается невредимым. На то и война.
А при ходьбе почти незаметно, удивился Комарков. Удачно изладили.
Комаркову вроде бы даже интересно видеть рядом фронтовика, да к тому же ещё старого товарища. В душе, возможно, он меня и жалел и хотел сказать, что при увечье я выгляжу прежним, только я по своему осмыслил его безобидные слова. Плохо быть подозрительным. А что поделаю с собою, если иначе пока не могу. Как иначе, когда в голове только за это чудное июльское утро, безоблачное и тихое, скопилось столь неясных тревожных дум, для другого всё это пустое, зряшное, а я слышу в себе какой-то немой протест, не могу с чем-то смириться. Смотрю на рядом сидящего Комаркова, а он представляется мне затенённым ивовыми кустами: чего выжидал, кого высматривал? Спрашиваю:
А ты что, Геннадий, перед тем, как встретиться, застрял в кустах? Дело какое было, что ли?
Комарков выжал улыбку:
Бывает, посевы воруют, сподряд колосья срезают. Время такое тяжёлое
Да ну!
Приходится караулить. Не понимают люди, что и для чего здесь посеяно.