Не травмируй ребенка, слышал я мамин голос.
Больше не буду. Он теперь сам себя может травмировать.
Я не знаю, зачем они делали это, но кажется, это из забавляло. Меня же не особо, тем более, что мне приходилось сбегать на костылях. Около недели мне вообще приходилось по большей части сидеть в доме, потому что Вера весь день просиживала с Сашей в беседке, сортируя растения с участка. Даже если бы я ничего не говорил про Сашу, мои родители все равно бы напомнили мне о ней.
Месяц до учебы, который мне сначала казался вечностью, прошел будто несколько дней. Я уже почти летал на костылях и мог обходиться без помощников. Институт, в котором я должен был учиться, находился на соседнем острове. Там работал и мой отец, но появился он там раз в месяц, в основном, чтобы сдать отчеты. Свои лекции он вел через сеть из своего кабинета дома. Так же он занимался и своей научной деятельностью. В его обязанности входило облегчение жизни студентам, а точнее, разработка разного рода планов и методик, которые могут сократить сроки обучения. Чаще всего такие заказы делали разного рода предприятия институту, а институт уже раздавал задания своим сотрудникам. Я, как ученик, в институте должен был появляться несколько раз в неделю, чтобы брать задания, отрабатывать практику и сдавать контрольные работы. Поскольку я не шел учиться на конкретного преподавателя, а только на годовые курсы учителя, программа обучения у меня отличалась. По идее, те, кто оканчивал этот курс, должны были быть связующими между институтом и предприятиями. Они как бы объясняли предприятиям, в чем суть проделанной работы и должны были обучать сотрудников. Потому у нас не было особой специализации. Мы должны были сами быстро обучаться тому, чему должны были учить других. Для меня это было странно, непонятно, и невообразимо. Невообразимо это для меня было потому, что основной моей задачей в учебе было научиться быстро объяснять информацию разным типам людей. Мне надо было научиться коммуницировать. Мне. Тому, кто не любит людей, не хочет с ними общаться и даже не желает с ними знакомиться. Мне, кому самым главным другом был попутный ветер. Мне, человеку без малейшего желания выходить к людям, дали класс подопытных мышей для того, чтобы я на них тренировался. В конце первой недели, когда мне доходчиво объяснили, что из меня собираются лепить, мне сообщили, что я должен направиться в школу номер 243, которую содержал торговый порт. Это была школа для детей, в основном из бедных семей, которые получали усредненное образование. Я понимал, куда я иду. Я учился именно в такой школе, где учились и те, кто хотел учиться, и те, кто не хотел, но мешал это делать остальным. Я посещал школу только для того, чтобы знать, что там происходит. Образование же я получал дома, где мне помогали родители. Мне дали класс с пятнадцатилетними мальчиками-переростками. Я даже не сомневался в том, что я там увижу. Каждую неделю у меня с ними было одно занятие под названием «Воспитательные беседы». Мне разрешалось говорить с ними о чем угодно, лишь бы это воспитывало в них созидательные склонности.
Ты можешь говорить с ними о добре, чести и достоинстве, сочувствии, самообладании. Чем угодно, что воспитает в них достойных членов общества, рассказывал мой руководитель, давая мне направление.
Вы серьезно? с удивлением посмотрел на него я.
От этого зависит твоя учеба. Ты должен научится вдалбливать в мозг людям что-угодно. Любым людям любую информацию. Это твоя учебная задача.
Им по пятнадцать. Я на два года старше них, а выгляжу младше некоторых из них. Я им даже не авторитет, держал я в руках бумажку, которая давала мне право строить по линейке двадцать рослых ребятишек.
Так стань им. Тебя будут обучать, а ты применяй полученные знания на практике. Это полезно, Эмиль, работать над собой.
Он хлопнул меня по плечу и удалился. Я стоял посреди коридора и тупо смотрел в бумажку без единой мысли. Это было плохо. Хуже, чем перекладывать бумаги или быть продавцом. Я посмотрел в окно, из него было видно море. Волны манили меня к себе, я готов был бросить все, прыгнуть в байдарку и помчаться навстречу скалам. Помчаться мне не давали костыли и тяжелый гипс, который обещали снять возможно через месяц, а возможно и невозможно, в зависимости от состояния моей ноги, которая, как мне кажется, стала худее, чем была. Настроение у меня было паршивое. Я поехал в школу, отдал бумажку и через пару часов пошел на свой первый урок «Воспитательных бесед». Я зашел в класс, в котором все орали, сел на стул, а на другой стул водрузил свою загипсованную ногу и стал смотреть в окно, из которого так же, как и в коридоре института было видно море. Через несколько минут я услышал первый звук из класса в свою сторону.
Классный гипс, рявкнул кто-то.
Все засмеялись. Я посмотрел на них, они смотрели на меня и хихикали. Потом все замолчали и стали периодически переглядываться друг с другом, ожидая от меня представление. Я молчал, глядя на них.
А где вы ногу сломали? опять послышался тот же голос и то же хихиканье в классе.
В море, ответил я, внимательно глядя на лица учеников.
Типа акула укусила?
В классе опять был смех. Я, наконец, увидел, кто это так всех развлекал. Это был рослый пухляш, даже сидя за партой его рост выделялся. На его лице был яркий красный румянец.
Ударился об скалу, ответил я, глядя на пухляша.
А это вы сами на гипсе рисунок нарисовали? продолжал он, глядя на меня. Его глаза сверкали.
Знакомая нарисовала.
По классу пронеслось громкое «у-у-у», почти все улыбались и переглядывались. Серьезными остались только несколько человек.
А знакомая красивая? искрил глазами пухляш.
Вполне, ответил я.
Познакомите? спросил он и все опять засмеялись.
Нет.
Почему?
Ты ей не понравишься.
Почему?
Она любит тех, у кого есть чему поучиться.
Так я ее многому научу, его лицо полностью покраснело, все вокруг заливались смехом.
Чему? спросил я.
Я посмотрел на парня, который сидел передо мной за первой партой. Он один не смеялся. Это был смазливый худой парнишка, с которого можно было писать нежных персонажей для романтических картин.
Ну, разному. Вы же знаете, продолжал пухляш, заливаясь краской.
Не знаю. Расскажи, посмотрел я опять на него.
Ну как, вы знаете, девушка, парень. То да се.
Все продолжали хихикать и краснеть.
Не знаю. Я в твоей семье не жил. Без понятия чему тебя там учили.
А причем тут семья? настроение пухляша вдруг изменилось, он ощетинился, краска с лица спала, глаза заблестели как у звереныша.
Как причем? Ты же там узнал, как себя ведет парень с девушкой, то да се. Как себя ведет мужчина с женщиной. Тебя же этому папа научил?
У меня нет папы, злобно ответил пухляш.
А кто тебя воспитывает?
Мама.
Одна.
Да, цедил он сквозь зубы.
Значит, мама постоянно на работе, а ты где-то на улице научился, как ведут себя девушки и парни? Как тебя зовут?
Коха.
Коха, перед тем как учить кого-то чему-то, удостоверься, что ты сам выучил то, что надо.
А вы выучили, чтобы учить нас? на меня смотрело двадцать пар глаз. Одни со злостью, другие с испугом, третьи с любопытством.
А я не учить вас пришел. Я пришел учиться у вас. Так мне сказал мой руководитель. Потому у меня к вам предложение. Я предлагаю перенести наши занятия на улицу, на спортивную площадку. Тот, кто хочет меня слушать, остается со мной и слушает. Тот, кто не хочет, занимается на площадке. Есть только два условия: не мешать мне и не уходить с площадки до конца занятия.
В классе послышался радостный шум.
Хорошо, закивали они.
Тогда я предупрежу директора, что на моих уроках вы дышите свежим воздухом. По моему предмету у вас не будет оценки, но будет зачет или не зачет. Ваш зачет зависит от вашего уважения ко мне.