Ты что, Костя? Нам же по пятьдесят! Самый расцвет! Много ещё впереди хорошего.
Нет! Я уже отжил своё! Давай, езжай к Талику Нестерову проведай его. Я не поеду. Был недавно не хочу расстраиваться. На «дне» он!
Костя! Что с вами творится? Владимир Жигульский, ты, Талик Нестеров вы же все в школе были отличниками! Вас всех хвалили на всех собраниях ставили в пример, на вас равнялись, а теперь? Почему сдаётесь?
Николай! Не береди душу. Я всё сказал. Давай закончим разговор на эту тему. Возьми вот этот листок с адресом Талика.
Крайне огорчённый, попрощался с Чадаевым Костей, и поехал к другому другу.
Еле разыскал общежитие Талика. Он был уже под хмельком и не узнал меня. Постарел, поседел, в очках, руки трясутся. В единственной комнате кавардак, грязно, на полу скорлупа яиц, таз с мочой. Я вытащил бутылку водки, колбасу, батон. Талик с жадностью выпил, заговорил:
Колька! Углов! Неужели это ты? Как ты меня нашёл?
Талик! Расскажи о себе!
После освобождения переехал в Новосибирск. В Кисловодск не поехал не было денег, да и особого желания. Поначалу был под надзором комендатуры, ежемесячно отмечался. По истечении 10 лет нашей Шегарской эпопеи был амнистирован в связи с указом Верховного Совета и получил документ за подписью УВД. Отслужил в Чите три года. Теперь вот видишь живу в общаге. Дали его от станкостроительного завода имени А. И. Ефремова, где проработал грузчиком, плотником, столяром 32 года. Заработал на сквозняках кучу болячек: хронический бронхит, хондроз и прочее. Теперь перебиваюсь «шабашками» кому стекло вставить, кому замок, дверь-окно починить. Дают на бутылку и хорошо! День прошёл. Друзья у меня такие же. Прожил 16 лет с одной женщиной детей не было. Дали ей общежитие ушла от меня. Живу уже восемь лет один. Иногда хожу к ней на третий этаж смотреть телевизор. Злая и жадная старуха. На книжке тысячи, а двадцать копеек не даст никогда.
Мы допили бутылку. Я дал денег Талик оживился, и быстро принёс другую. Выпили я сильно опьянел. Мне было искренне жаль друга, его изломанную судьбу и эту неприкаянную сегодняшнюю жизнь. Долго и бессвязно о чём-то говорили, заплакали, вспоминая горькое детство, обнимались и снова плакали. Я решился:
Знаешь, Талик! Переезжай ко мне в Кисловодск! Я работаю руководителем, есть связи в исполкоме, пропишу тебя и дам малосемейку. Будешь работать у меня в домостроительном комбинате.
Спасибо, Коля! Надо подумать. Сначала надо подлечиться, а я боюсь принимать лекарства организм отравлен алкоголем.
Ладно. Об этом мы ещё поговорим. Теперь расскажи об отце. Как он стал военным и попал к Блюхеру?
Николай! У нас в семье все были военные. И я бы, наверное, тоже стал, если бы не ссылка. Дед мой был полковником царской армии и так же был в штабе Колчака. В 1976 году меня вдруг вызвали в областное УВД и сказали, что меня через Красный Крест разыскивает отец. Он живёт в доме престарелых в Торонто и желает иметь со мной переписку. Я растерялся, был ошеломлён и потрясён таким известием. Ведь сколько лет прошло! Но меня успокоили и сказали, что неприятностей никаких не будет, если не буду клеветать на советскую власть.
Ну и что? Стал писать отцу?
Написал одно письмо, а в ответ отец прислал десятки. Начал их ежедневно читать тяжело было разбирать почерк, т. к. отец практически ослеп с одним глазом. Стал читать и пить, плакать, пить и плакать. И так несколько лет!
Мы выпили. Талик чуть успокоился и продолжал:
Отец много писал о своих родителях. Его папа (мой дед) был ярый служака в царской армии, дослужился до полковника. Во время гражданской войны воевал против красных. Отступал до Иркутска со штабом Колчака. Рассказывал, как провели последнюю ночь в России: «Завтра чуть свет снимаемся на чужбину в Маньчжурию. Красные хамы победили, но, думаю, ненадолго. Их было много, и они все поддались на обещания большевиков. Сидим в хате местного казака-атамана. Пьём самогон и поём наши грустные русские песни. Хозяйка угощает нас вкусными сибирскими пельменями».
Талик! Дед потом не объявился? А отец как попал в Красную армию?
Не знаю. Дед так и пропал в Маньчжурии. А отец тоже дослужился до полковника, но теперь Красной армии. Служил под руководством Блюхера. Кстати, рассказывал, что прадед получил фамилию Блюхер от помещика, который дал своему крепостному, храбро воевавшему и вернувшемуся с войны с Георгиевским крестом. Помещик очень гордился своим смелым крепостным и на радостях дал ему фамилию Блюхер. Так он отметил его в честь какого-то знаменитого немецкого полководца. Отец очень дружил с Блюхером. Когда мы начали переписываться, отец долго не мог понять, как мы очутились в Сибири, а не в Кисловодске, где мы проживали. Я ему написал, что здесь мы не по своему желанию, а по нашей Конституции. Мы являемся его семьёй, т. е. я и мать должны провести в ссылке в глухой тайге 10 лет. Он опять усомнился, ссылаясь на ту же Конституцию: «жена не отвечает за мужа, брат за сестру, а сын за отца». Тогда я открытым текстом в письме подтвердил, что мы испытали на своей шкуре.
Бутылка закончилась. Мы замолчали. Я встал надо было прощаться. Обнялись, вытирая слёзы. Неловко сунул ему в руки двести рублей Талик с жадностью схватил их. Ушёл. Ушёл навечно.
Все мои друзья вскоре скончались. Сначала в 52 года ушёл Костя, затем Талик, а потом и Владимир Жигульский.
Вечная память моим друзьям!
ТОСКА ПО ШЕГАРКЕ
В Кисловодске уже отцвели алыча и абрикосы. Наступает лето 1955 года. Закончен девятый класс, впервые с тройками. Отца нет в живых, дом наш так и не отдают. Жить на квартире в подвале осточертело. Что делать дальше? От злости и отчаяния выговариваю матери:
Почему нам не отдают наш дом? Мы же реабилитированы, не виноваты ни в чём? Как ты хлопочешь? Кому писала? Где же справедливость? Давай, сам напишу Ворошилову!
Мать слабо оправдывается, плачет:
Ты что, не видишь, как я измучилась, таскаясь по судам? Везде проклятые бюрократы! Дом наш по закону должны нам вернуть так говорит мне знакомый юрист. Здесь в городе просто не исполняют законы! Напиши, напиши Ворошилову ты умеешь! Может, от ребёнка дойдёт прошение!
Наконец, приходит письмо от Кости Чадаева. Описывает все новости. Много уезжает оттуда людей, но они пока не хотят. Возможно, переедут только в Новосибирск. Нинка Суворова ещё там, но, якобы, хочет уехать куда-то к сестре. Она мне почему-то не ответила на письмо, и я обиделся. А может не дошло письмо? Думаю:
«Нинка скоро уедет оттуда? Я так и не узнаю куда? Надо ехать к ней, объясниться. А вдруг не застану уже её там? Тогда поживу у Афанасия или Кости, пока не отдали наш дом, а там видно будет! Найду её! Приедет ко мне на Шегарку и, возможно, останусь с ней там на всю жизнь!»
Эта мысль полностью овладевает мной. Начинаю думать, философствовать за полчаса сочиняю сумбурное стихотворение:
Любимая
Я приехал на Шегарку к тебе. Ты ж уехала молча к сестре. Мимолётом махнула рукой. Улыбнулася: жди я вернуся весной! Я тоскую, хожу по тайге. Думы, мысли все, все о тебе!
Ни письма, ни звонка нету мне. Не зовёшь и не просишь к себе. Вслед старухи ворчат:
ты ж мужчина, нельзя так страдать!
Я ж молчу, но ночами не сплю.
Без тебя, дорогая, и жить не хочу!
Вотилето прошло. Плачетосеньвокно.
Атебяявсёжду, надорогугляжу. Каклюблюятебя! Какхочуятебя!
Тынарочноуехала, бессердечная, отменя.
Где же, где же ты есть? Где же ты там живёшь?
Ты, наверное, милая, разлюбила меня.
На Шегарке зима очень долгая. Ох, суровая, ох, и лютая! Чует сердце моё не дождусь я тебя!
Вьюга воет в окне. Сердце плачет в тоске. Жду тебя, дорогая. Без тебя не могу!
Я дождусь ли тебя? Я увижу ль тебя? Моё сердце зовёт. О тебе оно помнит и ждёт!
Скоро, скоро весна! Прилетят к нам скворцы! Я молюсь: лишь вернись на Шегарку, любимая! Ты приедешь ко мне. Мы обнимемся вновь!