Здесь я жил и сейчас. Стены давно требуют основательного ремонта, протекающая ненадёжная крыша, в особо снежные зимы грозившаяся провалиться, да трещины в фундаменте, из-за которых даже в тёплые месяцы по полу гулял стуженый язык сквозняка, разыгрывая со мной внеочередную игру-проверку на прочность. От этого сомнительного климата в моём доме колено становилось просто невыносимым и реагировало ноющей болью на каждое прикосновение. Да и само здоровье моё основательно в итоге подорвалось. Двое моих слуг кухарка и ключник, отвечавший, впрочем, за многое-многое другое помимо содержания комнат, старались сделать это место пригодным для жилья, как только могли, за что я был безмерно им благодарен.
Переезд, как и получение солидных сбережений брата, открыл бы для меня новые горизонты, о которых я, сознаться, прежде почти не грезил. Но у него не успел появиться наследник. Будь мой отец жив и, видя моё бедственное финансовое положение в столь молодом возрасте, он бы непременно назвал меня полным неудачником и совершенной бездарностью. Однако, как бы я ни был плох, я был рад, что он не дожил до этих дней и не стал свидетелем исполнения своих слов, сказанных ещё при моей юности.
Я рассчитывал через полгода, минимум, продать шикарный фамильный особняк моего достопочтенного батюшки, требующий так много ежегодных вложений и полный дурных воспоминаний, а на вырученные деньги превратить это самое место мой нынешний дом, в пригодное для долгого проживание. Конечно же, всю ораву слуг потребуется распустить и, разве что, предложить нескольким особо приглянувшимся новое место работы, а не то через ещё пару лет несчастные Олия и Грехарт уж точно покинут меня, не выдерживая всех возложенных на них обязанностей. Я смело мечтал даже разместить на прилегающей к дому просторной территории, какое бы то ни было выгодное и не особо сложное производство. Не особо сложное, так как о многом в современном мире я не имел ни малейшего понятия, высиживая месяцами в своей норе и не выбираясь совершенно в свет, узнавая о переменах в мире только из газет. Это было бы самым оптимальным шансом для меня пережить брата и остаться на плаву. И, в конце концов, стать не таким уж дурным последним представителем в своём напыщенном, изжившем себя роду Мелорнов славных вояк Её Величества.
И только в кровати, отринув, возможно, излишне самонадеянные планы, я подумал об опекунстве, свалившемся мне на голову как снег в жаркий летний день. Я никогда не рассчитывал заводить детей из личных убеждений, считая себя заведомо плохим родителем и совершенно никудышным супругом. Моя единственная влюблённость закончилась, едва успев начаться, в ту последнюю перед уходом в армию зиму, и больше надежд в отношении женитьбы я не питал. Не потому, что не смог больше никого полюбить, хотя это было не совсем уж неправдой. Да, после той девушки моё сердце иссохло настолько, что, кроме как рассудком и прагматичным сухим расчётом в женщинах ничего прекрасного я различить не мог. Но куда важнее сентиментальной подноготной для меня было то, что брак, в конечном счёте, был союзом нерушимым. Это соглашение двух людей способна расторгнуть только смерть. И я, уверенный, что ни одна женщина, встреченная мною за недолгую жизнь, к такому союзу не пригодна, не из своего несовершенства, а из невозможности вытерпеть неудачника-инвалида до скончания дней, согласен был умереть в одиночестве, не оставив после себя никаких следов кроме тупиковой ветви на фамильном древе.
И теперь я, без шанса на изменение ситуации, был назначен как единственный оставшийся в живых родственник юной девушке, которую ни разу в жизни, смею заметить, не видел. Я побоялся не ответственности, которая, конечно же, нависла над головой громадной скалой. Я побоялся испортить ей жизнь. Что она увидит в этих стенах, вдали от жизни света, вдали от сверстниц и шанса найти себе удачную партию? Кто позаботится о её будущем, кроме меня, и как я смогу обеспечить ей счастье, если в круг высокого приличного общества никогда не был вхож? Эти вопросы нахлынули на меня холодной дождливой ночью перед приездом Алии и долго не давали уснуть. Я знал, что тревожусь отнюдь не напрасно, и именно это пугало.
Следующим утром я велел Олии и Герхарду к полудню привести в порядок одну комнату на моём этаже и полузаброшенную столовую, которой я избегал из-за чересчур просторного стола, всегда пустующего и занятого лишь одним мной. С первых дней в этом доме я предпочитал трапезничать где угодно только не там. И вот теперь, чтобы не ударить в грязь лицом и показать остатки манер, мне предстояло переступить через привычки. Новый человек в доме, первое впечатление всё это я слышал так давно, на уроках светских манер. Эти правила почти стёрлись из моей памяти, но что-то ещё там было, задвинутое далеко и покрытое паутиной, но сохранившееся.
Алия должна была приехать ровно в обед, если не возникло никаких осложнений, сев в карету вчерашним вечером и проведя в дороге ночь. Наверняка она будет очень истомлена этой бессонной тряской и потому окажется в дурном расположении духа, что не скрасит её первого впечатления о, и без того, неприглядном старинном особняке и поросшем мхом, состарившемся раньше времени инвалиде. Разумеется, сопроводить её к опекуну и так скоро тем самым избавиться от ответственности позаботились намеренно. Иначе не объяснить столь стремительный выезд Алии из родного дома, опережая мою неизбежную поездку туда, да ещё и не сделав по пути ни одной остановки. Однако я был полон надежд на лучшее.
И когда карета показалась на горизонте, раздувая облака пыли по сухой дороге, я поспешил к двери, хотя мог и не торопиться, подбирая в голове самые благопристойные и необходимые слова. Это был решающий момент, так как я знал, что проведу в компании этого ребёнка ещё много лет, прежде чем ей, возможно, по воле случая, посчастливится выйти замуж и, наконец, покинуть моё неприятное общество. Сейчас я ещё не был уверен, что смог бы дать ей хорошее образование, благодаря чему она, в свою очередь, смогла бы покинуть меня другим, более свободным путём. Конечно, теперь у меня было достаточно денег для этого, но всё так же не хватало понимания современного мира. Или, вполне может статься, я просто растерял всю уверенность в себе? Жалкое зрелище.
Карета, как мне тогда показалось, тащилась невыносимо медленно, запряжённая взмыленными, уставшими от долгого пути по этим каменистым землям лошадьми. Вознице, уже бесспорно, дали наказ доставить девушку как можно скорее, и он в эту ночь не щадил животных. Оставалось только надеяться, что всей этой спешке есть здравое объяснение. Когда карета, наконец, зашла на круг перед моим имением, я был уже полностью сосредоточен и совладал с волнением, сошедшим с моего лица почти бесследно. Больше всего сейчас мне не хотелось быть нелепым.
Она вышла из кареты, едва кучер открыл перед ней дверь, в своём бледно-жёлтом девичьем платье, закрывавшем всё, кроме её тонких, таких бледных рук от локтя и до кончиков пальцев. Из-под полей шляпы я не мог увидеть сразу её лицо, и голову она подняла далеко не сразу только после того, как спустилась по всем трём ступеням кареты и сделала пару шагов в мою сторону.
Только сейчас, за время ожидания её взгляда, мне в голову пришло то, что юная девушка могла быть сломлена горем от утраты по отцу. Я успел уже почувствовать себя бестактным болваном, но едва она подняла лицо, и я увидел на нём её лёгкую, по-детски смущённую улыбку, переживания ушли прочь. Кучер уже выгружал из кареты два небольших чемодана все её вещи, с глухим стуком ставя их тут же на пыльную землю. Пауза тем временем слишком затянулась и я, снова ловя себя на крайнем кретинизме, поспешил улыбнуться ей в ответ. Слишком резко, слишком уж дико это вышло, я понял по её блеснувшим глазам, по её потупившемуся взгляду, метнувшемуся прочь с моего лица.