«Мои мечты встретить в Комитете интересного человека быстро тают, словно снег под апрельским солнцем, и остаются лишь не тающие с четырнадцати лет вопросы: для чего жизнь, зачем живу?
У Федора Михайловича Достоевского28 нашла: «Беспокойство и тоска признак великого сердца». Но почему моему, маленькому не живется спокойно?
У Евтушенко есть строки:
Вот и мой «факир», обещавший мне здесь интересных и талантливых людей, покинул меня, оставив лишь одну тайну. И она Стас».
Он пришёл в Комитет примерно через год. Чистое бледноватое лицо, большие темные глаза с пристальным взглядом, высокий лоб с тёмным чубом Обычно, приходя на работу, он долго бродил из угла в угол, потом садился за стол, непременно ставил перед собой графин с водой, брал ручку, чтобы что-то писать, но на этом всё и заканчивалось. А еще жило в нём какое-то тихое сопротивление всему, что происходило вокруг, и это мне нравилось.
«Сегодня на собрании разбирали «неблаговидный поступок оператора и комсомольца Александра Федорова», соблазнил какую-то девушку, но жениться не хочет, и наш председатель Комитета Петр Ильич Луньков всё нападал на Сашку, а тот твердил: «Сама она я по молодости я по неопытности». Было смешно и жалко на него смотреть, а Петр Ильич, жестко сжав губы и скрестив руки на животе, всё наступал:
Мало ли что не любишь! Ты комсомолец и обязан жениться!
И когда в очередной раз стал «клеймить» Сашку, то Стас Могилевский вдруг встал и молча направился к двери.
Куда Вы? остановил его Луньков.
Александр сам должен решить, что ему делать, сказал только что утверждённый журналист и вышел.
Молодец Стас! А Луньков Он развел руками и на лице кроме удивления я увидела: ну, что ж, тебе это так не пройдет!»
Бродили со Стасом по тихим, совсем сельским улочкам Лубянки, и он пригласил заглянуть в его сад, «Ведь яблони цветут, сирень!» И я пошла. Но только взглянув на этот праздник цветов, заспешила домой. Чего испугалась? И Стас провожал меня, а я была счастлива только тем, что идет рядом. Когда с веткой сирени из его сада пришла домой, долго не могла уснуть».
Стас был моей новой влюблённостью. Но я видела, знала, что он вольная душа и не хочет, не может никому подчиняться, не зря же носил усы, бороду, из-за чего в нашем городе на таких указывали пальцами. А еще Стас любил эпатировать и на каком-то торжественном заседании в Доме культуры, когда на сцене в президиуме сидели начальники и один из них делал доклад, Стас вдруг встал, вынул из кармана носовой платок, громко высморкался и вышел. Теперь на такое и внимания не обратили бы, а тогда у коммунистического президиума вытянулись лица.
«Вчера Стас провожал меня до автостанции. Когда в ожидании автобуса сидели в кафе, потом в скверике, то вдруг услышала:
Но где-то, где-то далеко есть дом, понуро припавший к земле, словно прислушивающийся к нашим шагам. Но где-то, где-то мы можем забыться хотя бы на миг и удивиться, что первый снег выпадает всегда беззвучно, что у тебя с мороза холодные руки, мама!
Взлянула на него, не скрывая радости:
Да ты еще и поэт?
Нет, лишь пытаюсь им стать, усмехнулся: Вот позавидовал тебе, что скоро войдёшь в родной дом и Когда садилась в автобус, услышала тихое:
Может, останешься?
Нет, не осталась. И потому, что отчаянно хотелось побыть одной там, в переполненном автобусе, но вместе с ним таким! А приехав домой, радовалась каждый раз заново! моим родным, нашему старенькому дому, земле, солнцу, дождю, пропахшему соснами, травами, но душа рвалась назад, в большой город, потому, что в нём Он».
Стас писал стихи и вскоре в Москве вышел его сборник. Конечно, меня покорило и это, но я чувствовала, знала, что нам не быть вместе, не смогу ему покориться. Наверное, это же понимал и он, да к тому же решил перебираться в Москву и уже часто ездил туда в поисках работы.
«Случайно встретила в театре Стаса, на несколько дней приехал к матери из Москвы. И было приятно сидеть с ним рядом Приятно? Сладостно! И был понятным и родным. Но вида не подала.
Пригласила б на чай, улыбнулся.
Нет, не пригласила.
Проводил до троллейбуса. Вошла, села, взглянула в окно, стоял, смотрел грустно. Но ведь не шагнул за мной! «Что ж ты?..» хотелось крикнуть. Но даже не махнула ему рукой. Волки воют от тоски Изливают душу? Жаль, что не могу.
А приезжал тогда Стас, чтобы продать опустевший после смерти матери дом и уехать в Москву. Навсегда.
Примерно через два года к нам прислали журналистку, только что окончившую Университет и мне стало не так одиноко. Вскоре она начала ходить в школу преподавать французский язык и делала это для того, чтобы потом, когда отработает положенные два года, уехать в Москву, прописаться там, устроиться на работу и постараться выслужиться перед определенными «органами»29, чтобы те разрешили ей ездить в другие страны преподавателем русского языка.
«Показывала Раисе город, потом сидели с ней в кафе. Конечно, она знает намного больше меня и разговаривать с ней интересно, но станем ли подругами?
Сняли с ней комнату на шумной улице в деревянном домике у старых добрых евреев. Наше единственное оконце смотрит в сад, яблони которого никогда не пропускают солнца.
Да, Раиса образованней меня, уверенней и громче что ли? Смеётся раскатисто, запрокидывая голову с копной темных завитых волос, которые кажутся ещё темнее из-за бледноватого лица. Высока Раиса, статна и даже сухопара, ей бы моделью быть! но она не следит за собой, неопрятна, до самых жарких дней ходит в одной и той же зеленой кофте и, похоже, не собиралась её снимать. А еще любит по утрам есть лук, отчего запах в нашей комнате!.. Я отношусь к этому её пристрастию терпеливо, но каково коллегам по работе?
Приходил к нам Лёва Федоров лучший журналист на радио, хотя ему часто достается от начальства, темы, мол, берёт не те, да и слишком их заостряет. Симпатичный, высокий блондин с быстрым, неожиданным взглядом глаз, который часто бросает на Раису, но она не отвечает ему, хотя, знаю! он ей нравится. Едва ли у них что-то получится, ведь Лёвка обаятельный шалопай, еще не совсем закрепощенный идеологией, так что
Ездили с Раисой в Аниково, молодежный дом отдыха под Москвой, это она от Обкома комсомола достала две путевки. На другой же день она укатила в Москву, а я подолгу бродила в роще, сидела на берегу речушки и смотрела на тихую воду. Вечерами в холле гремела дискотека, почти все танцевали, а симпатичный, белозубый негр с чуть приплюснутым носом и почти чёрными глазами, сидел в сторонке с загипсованной ногой и грустно смотрел на веселящихся. Стало его жалко. Подсела, улыбнулась, попыталась заговорить, и мы как-то поняли друг друга. А когда через пару дней гипс с его ноги сняли, то жалость моя к Комбо растворилась, но острее вспыхнуло любопытство: а как живут негры там, в Кении? И он рассказывал, больше жестами, мимикой, но я понимала и учила его русскому:
Комбо, вот это ля-гуш-ка, показывала наше земноводное, когда стояли на берегу речушки.
И он смешно повторял:
Лья гушь-кья.
Добрый, ласковый Комбо Рассказывал, что у него есть брат-фермер, и что на его кукурузные поля часто нападают обезьяны, которых приходится отлавливать, набрасывая сети. Ну, я и сказала опять же больше мимикой, интонацией: жалко, мол, бедных обезьянок, они же есть хотят, на что он замахал руками: их же очень много!
По приезду из Аникова в первый же день приходил к нам Лёвка. Оказывается, он стал выпивать. То-то жаловался мне: «Понимаешь, у меня душа распадается. Надоело врать! А выпьешь, вроде бы сразу и свободным станешь». Что я могла ответить? Ты, мол, такой не один?
Ездили с Раисой в Карачев. Мороз был!.. а у меня теплой обуви нет, только туфельки, так что сидела у железной печки, отогревала замерзшие ноги и ревела от боли. Потом распили с Раей и Виктором бутылку вина и так-то хорошо стало!