На досуге старик размышлял теперь, что будет, если все его враги в селении тоже бессмертны станут. И наплодятся их дети и внуки. И тесно станет на земле, не пройти никуда спокойно Нет, не о таком бессмертии он мечтал.
Настал срок идти ко Всевышнему с последней просьбой.
Господи, прекрати мое существование. Глупо было мое желание жить вечно.
Вздохнул Создатель.
Быть по-твоему, человек. Ибо мудр стал. Но что же ты оставил после себя, чтобы тебя вечно помнили?
Заплакал старик. Ничего он не оставил. Дети его глупы и злы. Все было напрасно
Милостив был Господь.
Пусть помнят тебя за то, что ты замысел мой о роде человеческом принял. Иди с миром, сегодня же упокоишься.
И плакал человек, и благодарил Бога.
И нету нам теперь бессмертия, и ни к чему оно. Утешительно ведь знать, что все помрут и бедные, и богатые, и добрые, и злые. Справедливо это.
Два старика. Притча
Приснится же такое!
Явились будто два старика на суд Божий. Старики ровесники, да и померли в один день. Потому у ворот райских в один час оказались.
Пока ждут в очереди приема у высших сил, разговорились.
Общего в судьбе оказалось много, кроме одного. Иван Петрович был женат один раз, а Петр Иваныч трижды.
Как такое может быть, чтобы трижды женился, и все по любви? недоверчиво вопрошает Иван Петрович и даже отодвигается на лавке подальше от Петра Иваныча. Овдовел, что ли?
Нет, не овдовел, разошлись. Жены живы и сейчас, мы остались друзьями, доверительно сообщает Петр Иваныч и опять придвигается поближе.
Как такое может быть друзьями? Им что, наплевать на твою измену? Значит, любви не было! вспыхивает Иван Петрович и отодвигается.
Ну, покричали, поплакали, а потом поняли, что влюбился я. А с любовью не поспоришь, отпустили, задумчиво вздыхает Петр Иваныч и улыбается грустно своим мыслям.
Не любовь это. Так только кобели любят, резко подводит итог Иван Петрович, не боясь и получить за свои слова. Да никто его за грудки не хватает.
Неправ, ой, неправ, улыбается Петр Иваныч. Счастья ты мужского не видел. А оно в разнообразии! Все бабы разные, одна другой краше. Как тебе не скучно с одной весь век куковать.
Только хотел заспорить Иван Петрович, а их наверх вызывают очередь подошла.
Выслушали архангелы стариков и передают, что Господь повелел:
Того, кто три раза женился и тридцать раз еще мог жениться, да не стал в рай. А того, кто единожды был женат, реанимировать пусть еще со своей старухой повидается.
За что, Господи? взмолился Иван Петрович. То есть почему этому-то в рай? Разве он не грешен?
Грешен-то грешен, а сколько народу осчастливил. А ты вот одну свою старуху. Маловато будет.
Тут я и проснулась, не досмотрела, как Петрович к бабе своей вернулся.
Нейдут из ума оба старика. Влюбилась-то я в Иваныча. А век прожить хотела бы с Петровичем.
Тут и сказке конец, а кто слушал молодец. Про любовь ведь всего не перескажешь, приходите еще.
Пенсионерская любовь. Притча
Жил-был Дед. Тело у него было старое, а душа молодая. Была у него Баба, телом еще молодая, а душой ужасно старая. Всегда все знала. Не успеет он подумать, а она уже оговорит. Насквозь она его видела и наизусть все повадки знала. И знала, что нету у него к ней настоящей любви. Не за щи и пельмени, а настоящей. За ее несравненную красоту и стать, на восьмом десятке. Таких баб в деревне больше не было. Все моложе, да одна худая, две толстухи.
И вдруг Дед слег. Не встает, и не пытается. Глаз прищурит из-под одеяла, обведет взглядом избу, вздохнет, и опять укроется по брови. Баба его и лаской, и попреком, и криком, и смехом пронимать не внемлет. Не встает.
Села она к его изголовью, в руке ковш со святой водицей держит.
Ну что, допрыгался? спрашивает. Доигрался? Помирать удумал?
Молчит дед, вздохнул только. Баба ждет, чтоб он физиономию свою из укрытия высунул плеснуть-то надо. А он не высовывает, глазом-то ковш углядел давно.
Степа! Говори, старый хрыч, что с тобой это?
Лихоманка.
Ах ты ж, старый блудодей, от кого ты ее схватил?
Сама пришла. Час мой пробил.
Степа, говори, где заначки прячешь. Я же их спалить могу нечаянно. Как начну твои польта жечь да выбрасывать
Жги. Нету у меня ни шиша. Да и пальто одно, куртка еще облезлая, ватничек Все пожги, чтоб меня и не вспоминать даже.
Ах ты, злодей, оставляешь меня, сироту, ни с чем! За что хоронить-то буду? Ты сам должон был накопить!
Я бы накопил
Дед вздохнул. И правда, почему он не накопил?
Как бы ты накопил? переспросила Баба. У нас тютелька в тютельку на житье хватало Вот если бы ты не курил!
Да-а, и не пил бы, и не ел бы Найдешь потом такого.
Да где найду, у нас и нет таких
В город езжай. На рынок. Там пучок за полтину.
Насмехаешься? Ну-ка высунь лицо! Мне долго ковш-то держать?!
Ну, огрей меня, как всегда лупила, по башке. Вот лихоманка-то и скрутила. Не видал я от тебя ни любви, ни ласки. Прощай теперь.
Неужто всерьез помираешь? Поверить не могу
Своему счастью
Ехидничаешь! Значит, нескоро помрешь еще.
Баба встала, унесла ковш на кухню. Там стала креститься перед иконами. Вернулась с мокрым лицом а дед встает.
Полегчало мне. Покурить охота. И полез в ее плащ.
Гад, у меня таскаешь? последние копейки?
Муж и жена едина плоть, одна сатана. Вот заначек-то наделала, не уследишь за тобой.
Баба вздохнула. Не помирает он. Пусть поживет две пенсии все ж не одна. Такова она, пенсионерская любовь.
Волшебная кровать
Егоровна, ты слыхала?
Нет, не слыхала. Еще из дому не выходила, вот топаю в магазин. А что случилось-то, Дарья Гавриловна?
Припозднилась ты. Беги скорей, а то хлеб разберут. При мне с десяток буханок оставалось.
Ай-ё, бегу, бегу. Вот костыль-то мой, выручай, тяни меня к магазину. И Егоровна прибавила скорости, теперь километр в час. Оглянулась:
А что случилось-то? Помер кто ночью?
Наоборот. Топай, в магазине все узнаешь.
В магазине, состоящем из комнатки метров десяти площадью да подсобного отделения судя по избе, такой же площади, кроме продавщицы Кати, было еще трое стариков. Федотыч укладывал хлеб и сигареты в сумку, Козлиха доставала кошелек, старуха Петрова разглядывала в витрине консервы и йогурты. Была и колбаса, и маргарин, а по стенам на полках пакетики всякие и бутылки. Поздоровавшись, Егоровна прислушалась, какие новости обсуждают. Никто ничего не обсуждал. Тогда спросить пришлось:
Ну, что новенького?
Родила голенького! ответила прибауткой Катя, улыбнувшись.
Говорят, никто не помер Женился кто? или народился кто?
Народился.
Кто ж? в городе? внук у кого? у нас-то рожать некому, одни старухи
Вот у нас-то в Ждановке и народился. Заново на свет.
Кто? вытаращила глаза Егоровна.
Федотыч, отходя от прилавка, засмеялся.
Не успела ты послушать. Дед Прохоров сейчас тут был. Говорит, со вчерашнего дня как заново на свет народился.
Да что ты говоришь? чтой-то с ним сталося, в семьдесят пять лет? разинула рот Егоровна, чуть помладше старика Прохорова, Ильи Федоровича.
Федотыч расхотел выходить из магазина и присел на табуретку, которой Катя подпирала внутреннюю дверь.
А может, и ты купишь. Средство от всех болезней.
До Егоровны дошло.
Да я уже набрала неделю назад всяких мазей. Не помогают что-то, от хондроза. Девицы на машине приезжали, торговали тут, будто от аптеки.
А вот Прохоров денег не пожалел. Ты, небось, рублей тыщу отдала. А он сто тысяч!
Повисло молчание. Егоровна хлопала глазами, старухи наслаждались ее удивлением. Катя поторопила:
Давайте, давайте, три буханки остались, потом побегу за молоком к Ерофеевой, магазин на час закрою.
Егоровне досталась буханка слава Богу, не зря неслась сломя голову, по тропочке сквозь сугробы. Взяла еще кусок ветчины, граммов триста, да пачку сахарного песку. И все вышли на улицу, продолжить разговор.
За что же он отдал сто тысяч? недоумевала Егоровна. Старуха Козлова засмеялась: