Для него сила это неизбежное базовое и ограничивающее понятие, с которым оперируют все объяснения природы, к которому должна сводиться вся механика в своей области опыта. Силы это постоянные причины, без действия которых все случайные причины были бы бессильны произвести изменения; это реальные принципы событий, точно определяемые в зависимости от их интенсивности, поэтому сила и закон необходимые взаимодополняющие понятия. Законы это выражение сил, которые всегда и везде имеют одно и то же действие: «Сила это объективная реальная причина, лежащая в ее естественной природе, для того чтобы закон был действительным. Силы это причинные призраки, но реальные, а не воображаемые. «Они тайна природы, но они есть, они действуют как и многие другие вещи в мире, которые невидимы и тем не менее существуют в действительности». Если мы вспомним, например, о понятиях упругости и тиковой энергии, то перед нами в полном соответствии со старой аристотелевской идеей динамики реальная тенденция к действию, присущая самим вещам, которая преобразуется в действие при возникновении внешних условий. Если захотеть, чтобы эта реальная тенденция была субъективной идеей, поскольку она не является воспринимаемым фактом, а лишь интерпретационной гипотезой, то можно забыть, что она является таковой не иначе, чем другие фундаментальные предикаты пространственно-реального, такие как инерция, масса, плотность и т. д. Значение понятия силы для механики атомов заключается еще и в том, что она не может быть осуществлена без этого «необходимого инвентаря научного понятийного аппарата». По определению Либмана, тела это «наполненные силами пространства, заполненные силами, заполняющими пространство».
Явление физического расширения и заполнения пространства, которое корпускулярная теория принимает как необъяснимый факт, динамизм признает результатом действия сил, без которых не может обойтись даже корпускулярный теоретик в виде абстрагирующих и отталкивающих сил. Таким образом, динамизм не только спускается глубже в объяснении, чем атомизм, но и объясняет больше из меньшего числа принципов. В своей мастерской критике атомизма, развивающей гипотетический, противоречивый и нередко авантюрный характер различных атомных теорий, Либман излагает два ряда мыслей, которые должны были бы коренным образом перестроить исключительно механическую концепцию атома. Во-первых, если бы атом вообще имел какой-либо объем и форму, то его мыслимость была бы невозможна из-за относительности наших представлений о размерах, которые должны идти в бесконечной перспективе ко все более мелким компонентам; единственным выходом остается полный отход от концепции пространственной протяженности и принятие атомов как продолжения свободных центров масс и сил: Но это уже будет не материя вообще, а лишь то, что при взаимодействии с себе подобными порождает феномен материальности вовне. Тогда, если атомы станут яркими массовыми точками, возникновение духовных существ останется необъяснимым; если же преодолеть эту трудность, приписав психические свойства самим атомам, то «человек вступает на трансцендентальный путь мысли, ведущий за пределы теоретических представлений господствующей сегодня физики и химии». Либманн подчеркивает, что тем самым он фиксирует именно вечные, метафизические границы атомистики. Либманн не оставляет без внимания и возражения против реальности космического тотального наблюдателя, действующего на расстоянии, правда, лишь для того, чтобы доказать, что предлагаемая замена его контактным эффектом не выполняет своей цели. Ведь если не подвергать сомнению опыт, то ощутимое невидимое притяжение к центру Земли гораздо больше говорит в пользу действия на расстоянии, чем в пользу контактного механизма. Но контактный эффект не только не более обыденный, но и не более осязаемый. Она основана на самообмане, если полагать, что с ее помощью можно спасти предполагаемую аксиому о том, что тело не может действовать там, где его нет. Часто показывалось, что это убеждение основано на смешении математического и физического контакта; даже кутактический эффект в действительности был бы равен actio in distans, происходящему на минимальном расстоянии: «Между физическим движением и простым фонологическим движением всегда остается та разница, что первое действует, а второе нет. «Более того, даже при самой последовательной реализации фикции контакта всегда остаются некоторые интенсивные черты: как дистантное действие должно предполагать инерцию и ускоряющую силу, так и coutaktwirkuug имеет в качестве предпосылок непроницаемость и инерцию. Таким образом, в последней инстанции оба факта одинаково необъяснимы, оба в равной степени являются выражением одной и той же загадочной тенденции движения гравитации. Если же захотеть гипостазировать абстрактный закон движения, как это пытались сделать в этой связи, то это вступает в гораздо более резкое противоречие со здравым смыслом, чем предположение о дальнодействии, и в еще большей степени навлекает на себя упреки в этом. Результаты своих размышлений Либман изложил в поэтической форме в своих «Странствиях по свету». В конце последних наблюдений написаны такие стихи: «Что связывает пыль с вещами? Раздави жемчуг, и получишь песок, Но из песка не сделаешь жемчуга. Пылевое облако природы? Песчаный вихрь? Дымка? Бесформенный туман? Нет, кого-то не хватает: созидающего творчества. «С последним оборотом фразы он переходит к теме, к которой относится с особой любовью: к реальности цели, энтелехии цитирую здесь же слова из его поэзии: «Что раскрывается из почек, зародышей, что формирует себя, стремится к целям из семян, богатых будущим, что творит по плану». «Путем исчерпывающего расчленения сложного феномена органической целенаправленности он устанавливает ряд функций, не имеющих аналогов в неорганике. Существенное сохранение формы при изменении вещества, целеустремленное развитие зародыша в предопределенный тип, апопластическое производство органов собственной движущей силой, общая способность к воспроизведению рода, взаимное отношение всех частей друг к другу как целей и средств, расчет структуры и функций на самосохранение жизни все эти моменты в легкой форме поочередно обсуждаются, а затем отмечается невозможность выведения столь небывалых особенностей из простого метаболизма. Вместо этого, задолго до того, как та же тенденция вновь проявилась в современной биологии, на ее место с критической осторожностью ставится жизненная сила, объявленная мертвой. У Либмана все веские доводы против жизненной силы выстроены в сомкнутую фалангу; затем, однако, он поворачивает ход событий и, показав в чрезвычайно тонкой и остроумной форме возможность противодействия мышлению, требует внимания и к остальному, что выходит за рамки физики и химии. С механистической стороны, для неудобного нечто, не желающего подчиняться теории, наготове такие термины, как «органический образовательный драйв» или «органические образовательные законы»; в переводе на греческий это называется энтелехия. Либманн добавляет: «Если слово имеет неприятный запах для некоторых носов, что серьезные люди будут спорить о словах? «Он не хочет возрождать ошибки старого витализма, который хотел объяснить весь механизм жизни предположением об особой силе и тем самым пренебрегал неорганическим природным процессом; но слово «жизненная сила» сохраняет свой хороший смысл, если не понимать под ним и понятие, и концептуальный пробел, а именно тот загадочный плюс, который в органической природе добавляется к механизму и химизму и превращает бесформенную совокупность в осмысленную форму. Концептуальный пробел, однако, не-знание, вновь уточняет Либманн, «это отнюдь не ничто, а скорее X».