Война сделала с Огденом то же, что накативший паровоз с шикарным автомобилем мистера Мэсси: взяла нечто прекрасное и многообещающее и раздавила. Год спустя авария, отнявшая у нас Кэла, Вивиан и маму, сделала то же самое со всей нашей семьей. Я с юных лет узнала настырность краха. Каждым злым коричневым плевком в банку и каждым глотком из бутылки с виски Ог через окно салона напоминал мне, что никогда не следует по внешним признакам строить догадок относительно того, что случится дальше.
К тому моменту, когда отец прокричал из кухни, что доктор Бернет уже выехал, и, громко хлопнув дверью, вернулся к своим делам, я успела забыть о травмированной лодыжке. Я думала об Уиле и разрывалась между желанием снова его увидеть и внезапной очевидностью того, что самым мудрым решением будет выбросить из головы все мысли о нем, пока он все еще прекрасен, цел и невредим.
Глава третья
Перелома не было. Доктор Бернет замотал лодыжку широким белым бинтом и велел несколько дней держать ногу в покое. Не успела его машина исчезнуть в конце нашей длинной подъездной дорожки, как я уже нарушила его указания и поковыляла на кухню готовить. И правильно сделала, потому что, травма или не травма, отец, Ог и Сет, как и в любой другой день, ровно в семь явились на кухню, голодные и уверенные в том, что у меня готов для них ужин. Я поспешно сварганила кое‐какой еды жареные кусочки говядины с капустой с нашего огорода, миска булочек, оставшихся со вчерашнего вечера, четыре початка кукурузы с маслом и последние куски персикового пирога двухдневной давности, но никто не возражал. В кухне за едой у нас можно было услышать только стук приборов по тарелкам да изредка отрыжку дяди Ога. Сет сидел, низко опустив голову и пряча свой распухший и посиневший нос, и ел с жадностью, отправляя в рот за раз целую кучу еды. То ли это драка разожгла в нем такой зверский аппетит, то ли он хотел как можно скорее убраться из‐за стола. Он опустошил свою тарелку в два раза быстрее, чем все остальные, и тут же встал.
Сегодня ты никуда не пойдешь, скомандовал отец, прежде чем Сет объявил о своих планах.
Какого черта?! возмутился Сет, прищурившись, будто свет в кухне был чересчур ярок. Обезображенный нос делал его похожим на инопланетянина.
Следи‐ка за языком, парень, предупредил отец.
Он намазал маслом булочку, откусил большой кусок и принялся медленно жевать, уставившись в пустое пространство стола между ним и Сетом.
Сет нервно переминался с ноги на ногу. Отец проглотил и велел ему сесть, прибавив:
Ужин не окончен.
Мама управляла нашей семьей согласно строжайших правил этикета, евангельских предписаний и практичности. В ее представлении, подобающее и неподобающее могли проявляться буквально во всем: от поведения за столом до манеры речи или способа вышивания. Пристойно и непристойно можно было даже намазывать майонезом ломтик хлеба для сэндвича, выбивать ковры или уговаривать куриц нести больше яиц. Нам не позволялось сидеть нога на ногу в церкви, заговаривать с человеком старше себя, пока он не заговорит с нами первым, скакать на лошади без седла, а еще мне, как девушке, бегать на людях дозволялось разве что на уроках физкультуры, пока я еще училась в школе. Когда мама умерла, отец пытался поддерживать ее высокие стандарты и всепроникающие правила, но ему и придерживаться‐то их всегда было не по нутру, а уж требовать этого от других и подавно. Воспитание детей было маминой ответственностью, и, когда она умерла, он, похоже, так и не понял, что же с нами следует делать. Иногда, если вдруг доводилось вспомнить, он требовал от нас соблюдения закона, но делал это скорее из уважения к памяти мамы или для того, чтобы сорвать на нас дурное расположение духа, а не потому, что его искренне беспокоило наше поведение, и старые правила он применял настолько нерегулярно, что мы с Сетом не понимали, когда и какие принципы от нас потребуют соблюдать в следующий раз. Обычно Сет доедал и выходил из‐за стола, когда пожелает. От меня требовалось прибираться после еды и мыть посуду это было понятно, поэтому я никуда не спешила и всегда заканчивала есть последней. Однако в тот вечер вдруг сработало новое правило.
Сегодня посуду моешь ты, сообщил отец Сету, прежде чем еще раз откусить от булочки.
Не знаю, кто из нас двоих был сильнее потрясен этим объявлением, которое отец сделал с самым невозмутимым видом. Единственный принцип, который в нашей семье соблюдался всегда и неизменно, это то, что всю работу по дому выполняют женщины. Мама всю жизнь беспрекословно придерживалась этого правила. Отец не сказал, связано ли его необычное требование с тревогой за мою лодыжку или с желанием наказать Сета, а может, и с тем, и с другим. Сет запрокинул голову и издал стон. Дядя Ог сипло и насмешливо крякнул.
Отец доел булочку, вытер губы муслиновой салфеткой и сказал:
Этот пацан мексиканец уже давно ушел. А если нет, идти за ним дурная мысль, только накличешь неприятностей, нам это ни к чему.
Предположение отца, что Уил из Мексики, целиком захватило наше внимание.
Мексиканец? презрительно фыркнул Ог, хлопнув себя по коротенькому обрубку правой ноги, а потом злобно спросил: Красотка, ты, выходит, спуталась с нелегалом?
Может, и нет, огрызнулся Сет. Не знаю, мексиканец или нет, но точно сукин сын.
Хватит, оборвал его отец.
Не знаю, что именно его разозлило их шовинизм, злоба или просто звук их голосов.
Мне захотелось встать и заявить им, что они ни черта не знают про Уила Муна. У меня уже было такое чувство, будто он в каком‐то смысле мне принадлежит, и что мужчины за этим столом, хоть они и родня мне, теперь значат для меня меньше, чем он.
Одному правилу мама научила меня на личном примере: лучшее, что может сделать для себя женщина, это поменьше говорить. Она часто казалась мне замкнутой в разговорах, особенно с наемными рабочими, которые ели с нами за одним столом. Но потом я поняла, что она, как и я, как и женщины во все времена, знала цену молчанию, которое можно использовать в качестве сторожевой собаки для своей правды. Открывая взорам лишь тоненькую щелочку собственного внутреннего мира, женщина предоставляла мужчинам меньше возможностей для грабежа. Я притворилась, будто тема Уилсона Муна меня не интересует, хотя вены мои жужжали, как электропровода, при одном упоминании его имени. Я доела. Допила молоко. Вежливо попросила разрешения встать из‐за стола. Встав, поймала на себе мрачный взгляд Сета он, конечно, разозлился из‐за этой смены ролей, но было в его глазах и что‐то еще, непроницаемое и пугающее. Прихрамывая, я вышла из кухни и поднялась по шатким деревянным ступенькам в укрытие собственной комнаты ломая голову над тем, что за эмоцию я прочитала во взгляде брата. У меня не было для нее названия. Я только надеялась, что это не подозрение: о неукротимой жажде отмщения я в тот момент своей жизни еще ничего не знала.
В ту ночь, лежа в постели, я скучала по маме.
Я уже несколько лет не тосковала по ней так сильно и удивилась, что воспоминание пришло ко мне именно сейчас когда от пульсирующей боли в лодыжке я могла бы отвлекать себя мыслями о Уиле, разрабатывая план нашей новой встречи и мысленно переживая то исключительное чувство, которое испытала, когда он нес меня на руках. Конечно, за пять лет, прошедших с маминой смерти, многое напоминало мне о ней, но ведь она научила меня быть разумной и практичной, а мечты о несбыточном не подразумевают ни одной из этих добродетелей. Я старалась не скучать по ней, чтобы отдавать дань ее рациональности, но ощущала сердцем очевидную абсурдность этой идеи. А если честно, просто тосковать по ней было уж слишком больно.