Мари Шартр
Пусть будет гроза
Я посвящаю эту книгу непобедимой Марло, а также той, кто Марло придумал, и всему ею сказанному
Фэнни и сиянию ее будущего
Моему брату Симону
Перевод с французского Иры Филипповой
Original title: Les petits orages. Written by Marie Chartres
© 2016 I'ecole des loisirs, Paris
Le dessin pour la couverture par Antoine Dore.
© Перевод на русский язык, издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Тинбук», 2023
Я имя
Хлопья будешь? крикнула мать из-за двери в мою комнату.
Мам! Ну ты же знаешь! отозвался я раздраженно. Нет, только кофе без сахара!
А ты в курсе, что хлопья намного полезнее для нормального стула? в который раз напомнила она. Нормальный стул это очень важно!
Мать до глубины души волнует здоровье моей прямой кишки, а мне не очень-то в кайф обсуждать подобные темы по утрам.
Из-за двери донесся ее сокрушенный вздох. Как же меня бесит, когда она так делает.
Мам, я не хочу про это говорить! Просто кофе, и не надо, пожалуйста, стоять у меня под дверью и в сто первый раз спрашивать про хлопья. Ну это бессмысленно! Я же все равно, хочешь не хочешь, пройду через кухню перед выходом. А тут я вообще-то одеваюсь.
Может, тебе помочь? предложила она.
Да нет же, ты чего! Я нормально справляюсь.
Надеюсь, зарядку сделать не забыл?
Не забыл, мам.
Прямая кишка и зарядка. Вот что доставалось мне по утрам от мамы. А от папы доставалось только тяжелое молчание. Полная немота то ли враждебная, то ли просто загадочная. Я не понимал, в чем причина, но ладони потели, меня накрывало с головой, прошибала дрожь, и я ничего не видел вокруг.
Ну да, всего-то.
Меня зовут Мозес Лауфер[1] Виктор. И это еще без фамилии. А если полностью то Мозес Лауфер Виктор Леонард. Это родители мои придумали. Они у меня оба психоаналитики.
Отец лаканист, а мать юнгианка[2], и оба повернуты на психоанализе подростков, поэтому у меня и имя такое. Мозес Лауфер это очень знаменитый психоаналитик, который изучал проблему подросткового нервного срыва*[3], и знание этого факта мне как собаке пятая нога, хе-хе, мне бы и четырех хватило! Если бы мои родители были киноманами, я бы запросто мог стать Брэдом Питтом Виктором Леонардом или даже Джонни Деппом Виктором Леонардом. Не знаю, что хуже.
Нет, серьезно, тут выбор непростой. Ну зато хотя бы третье имя я получил свое собственное: Виктор. Даже не знаю, откуда оно взялось.
Мозес Лауфер Виктор Леонард, шестнадцать лет, хромой, живу в городе Мобридж, Южная Дакота. Вот такая личная информация.
Я услышал, как мать удаляется обратно в кухню. Она вечно бьется о мою дверь, когда дает задний ход.
Я с горем пополам натянул черные джинсы. В натягивании штанов я стал прямо-таки акробатом. Задача, между прочим, не из легких, когда правая нога решила жить своей жизнью, в гордом одиночестве, отрицая всякую связь с левой. А сама при этом напоминает старое чахлое дерево, которое гнется на ветру и ни за что не желает принять вертикальное положение. В то время как левая по-прежнему бодра и изящна и страшно гордится тем, что осталась в живых и избежала худшего.
Хорошо устроилась! иногда шептал я ей по ночам, когда ее напарница причиняла мне нестерпимую боль.
Одеваясь, я трещал суставами, как горящий хворост.
Я бросил взгляд в зеркало, стоящее на полу. Высотой оно было не больше метра, и это меня вполне устраивало: в нем отражались только туловище и ноги, а лицо нет. Видок-то и без лица довольно безрадостный. А если еще и на лицо посмотреть, то увидишь глаза, похожие на двух больших несчастных собак, которых наказали ни за что, и вот они с печальной мольбой взирают на пустырь, высматривая слабую надежду на изменения к лучшему.
Но нет, улучшениями пока и не пахло. У меня были жирная кожа и прыщи. Врач мне так и сказал: «Да, у тебя избыток кожного сала, но все-таки давай для начала займемся ногой. По-моему, это для нас важнее». А мне так хотелось на это ответить: «Нет, будьте добры, давайте для начала займемся лицом!» Однако прыщи мои бесили только меня одного. И еще наверняка всех девчонок в лицее. Кому понравится лицо, похожее на пиццу с болгарским перцем?
В хромоте еще можно было при желании разглядеть что-то рок-н-ролльное. Ну, хоть чуть-чуть. Даже с костылем. А вот в жирной коже ничего. Я видел это в глазах девчонок, такое ни с чем не перепутаешь. У них взгляды как бы потухали или появлялось в них что-то до жути унизительное, типа жалости. И когда я оказывался в лицее в сопровождении матери, то срывал настоящий джекпот: сочувствие и жалость одновременно.
Может, хотя бы апельсинового соку? предприняла последнюю отчаянную попытку мать, когда я вошел в кухню.
Ладно, давай, если тебе так хочется, смирился я.
Отец сидел за высоким столом в центре кухни. Он читал газету. И молчал.
Пап, налить тебе кофе? спросил я.
Нет, спасибо, сухо ответил он, не отрываясь от свежих новостей.
Мне показалось, что свет вдруг замигал, и я застыл на месте стоял и смотрел на коробку хлопьев, которую мать все-таки упрямо водрузила на стол. По небу незримо пролетел самолет я отчетливо расслышал гул реактивных двигателей.
В ушах зазвенело, шум завис над головой и не утихал. Чтобы немного отвлечься, я взглянул в окно на качели, подвешенные на ветке сливы. Свет был белый, он кружился и плыл. В него хотелось окунуться окунуться и про все забыть.
Костыль простучал по кухонному полу это я подошел к нашему большому панорамному окну.
Как думаете, они за все это время не испортились? спросил я.
Ты о чем, мой хороший? спросила мама. Что не испортилось?
Качели на сливе как думаешь, они еще крепкие?
Мамина инвалидная коляска, тихонько скрипнув, подкатилась ко мне.
Не знаю. Но ты, пожалуйста, ими не пользуйся, пока папа не проверит, как там веревки и доска.
Мама прищурившись смотрела в сторону сада, как будто пыталась разглядеть там свое будущее.
Я уже и забыла про эти качели, сто лет на них не смотрела. Тим, тебя не затруднит как-нибудь на них взглянуть? спросила она, развернувшись к отцу.
Папа опустил чашку на стол и медленно сложил развернутую газету.
Могу взглянуть, да. Но кто-нибудь может мне объяснить, какой в этом смысл? Кататься на качелях могу только я. Я, конечно, рад поддержать любую абсурдную идею, но проговорил он тихо.
Нет, этого тебе никто объяснить не сможет, и все-таки я прошу тебя это сделать. Может, ты и вправду единственный, кто сможет по-настоящему кататься на качелях, но было бы неплохо их проверить, со спокойной улыбкой возразила мама. Мягко и деликатно, как всегда.
Ладно, сегодня после работы посмотрю, сказал отец.
Он наклонился к матери и поцеловал ее в лоб.
Я унес эту картинку с собой. Утешительную и лучистую.
Я спичка
Ты опоздал! крикнул Колин, как только меня увидел.
Извини, я все-таки хожу помедленнее остальных. Возможно, в этом корень проблемы.
Ну так выходи пораньше остальных. Возможно, в этом решение проблемы, ответил он.
Колин Брэннон мой лучший друг. Вернее было бы сказать, что однажды он прилип ко мне, хоть я и не просил, и с тех пор не отлипал. Кроме него со мной больше никто не разговаривал. Он никогда не говорил ни про аварию, ни про мой костыль. В отличие от всех, никогда ни о чем не спрашивал. Единственное, что его интересовало, это карточки, которыми мы с ним обменивались. Ему были нужны волшебник, гном или толстый дракон. А я надеялся выменять у него прекрасную колдунью, замок Люксор и что-то там еще. Он дожидался меня, стоя у ворот лицея, а потом бежал в школу «Ситтинг Булл» по соседству. Да, Колину было двенадцать, а я учился уже в восьмом. Это важный момент, я обязательно должен о нем упомянуть. Колин еще не дорос до прыщей и жирной кожи, как у меня, и девочки его пока не интересовали. Я даже не уверен, осознавал ли он вообще, что они существуют и живут где-то рядом. Он повсюду таскал с собой толстые альбомы с карточками для ролевых игр, и рюкзак его, казалось, вот-вот взорвется посреди вселенной подземелий и драконов таким он был набитым. Но мне все это, честно говоря, было только на руку.