Открыл приготовленную заранее бутылку «Московской особой» и влил стопку водки в горячую уху. Бульон посветлел, рыбная муть и мякоть осела на дно. На поверхности заиграли круглые, едва заметные лепестки жира. Зачерпнув ложку бульона, я осторожно попробовал обжигающе-горячее варево.
У-м-м!
Сладковато-солоноватый наваристый бульон расплескался по нёбу, чуть обжёг кончик языка перечной остротой, обдал запахом лука и лаврового листа.
Готово! громко объявил я.
Ели тут же, на улице. Вместо стола положили несколько широких досок на спинки двух стульев, а сидели на принесённых от дровяного сарая чурбаках. Разложили на газете толсто нарезанные ломти ржаного круглого хлеба, солёные огурчики, домашнее сало. Горкой насыпали соль, а рядом, на тарелке луковицу, нарезанную толстыми кольцами.
Уху неторопливо хлебали из котелка, по очереди зачёрпывая ложками.
Владимир Вениаминович разлил водку по стопкам.
За удачную охоту! сказал Георгий Петрович.
Мы чокнулись и выпили. Я обмакнул кольцо лука в соль, торопливо хрустнул и закусил кусочком хлеба ядрёную горечь. Затем проглотил ложку горячего бульона.
Хорошо! улыбнулся генерал.
Он сидел, вытянув больную ногу, и с удовольствием смотрел на неторопливо текущую речку. Вода в Песенке уже стала холодной и по-осеннему прозрачной. Торчащий возле берега тростник пожелтел, пожух. Растущие на берегу ивы то и дело роняли в воду узкие жёлто-коричневые листья. Течение подхватывало их, и они уплывали, словно детские кораблики.
В нашем неторопливом пиршестве было что-то древнее, магическое, неподвластное быстрому бегу времени. Так первобытные люди собирались вокруг костра и хлебали из грубо вылепленного глиняного горшка горячую похлёбку.
Так ужинали наши предки и сто, и двести, и тысячу лет тому назад. И пока у нас есть время и возможность хоть изредка собираться у настоящего огня за общим столом жизнь, несмотря на перемены, останется прежней, настоящей.
Ведь у стола собираешься только с теми, кому по-настоящему доверяешь. Неважно, какая опасность подкарауливает тебя за пределами освещённого костром пространства саблезубый тигр, или житейские неурядицы. Когда ты не одинок, когда тебе есть, на кого положиться ты запросто справишься, с чем угодно.
Вот только
Если ты сам не до конца честен с близкими людьми как ты можешь надеяться на них?
Я зачерпнул ещё ложку ухи. Неторопливо обсосал крупную щучью кость, положил её на край газеты.
Георгий Петрович, сказал я генералу. Нам нужно поговорить. И этот разговор будет долгим и серьёзным.
Владимир Вениаминович внимательно взглянул на меня.
Мы договорились ни о чём вас не спрашивать. И договорённость остаётся в силе.
Я знаю, кивнул я. Спасибо. Но бесконечно так продолжаться не может.
Хорошо, Андрей Иваныч.
Генерал повернулся к водителю.
Рустам, мы останемся в Черёмуховке до завтра. А потом Андрей Иванович отвезёт нас на автобус. Ты можешь ехать сегодня, а завтра у тебя выходной.
Есть, товарищ генерал-лейтенант!
Рустам немедленно поднялся с места, но Георгий Петрович взмахом руки усадил его обратно.
Сначала поешь спокойно, потом поедешь.
Он повернулся к нам.
Давайте поедим, а потом поговорим за чаем.
Мы выпили ещё по стопке. Я сходил в дом, принёс чайник и поставил его на угли. В такой вечер неохота тесниться в душной кухне.
Не спеша, переговариваясь о чём-то незначительном, мы доели уху. Владимир Вениаминович сходил к речке и сполоснул котёл. Я смотрел, как он, присев на корточки, оттирает посудину песком. Психотерапевт был похож на большой серый валун, который неизвестно откуда взялся на берегу Песенки.
Для чая я наломал тонких веточек с куста смородины, который рос в дальнем углу огорода. Когда я бросил их в чайник запахло детством, осенью и почему-то солёными грибами.
А, вот почему!
Мама, когда солила грибы, всегда добавляла в них сушёный смородиновый лист.
Я подумал, что ещё могу успеть набрать грибов. Надо непременно это сделать и насушить их на зиму. Зимой нет ничего вкуснее пряного грибного супа, или картошки с коричневой подливой из сушёных грибов. Ешь, и вспоминаешь лето.
Рустам, не говоря лишних слов, попрощался с нами, сверкнул напоследок белозубой улыбкой и сел в «уазик». Затарахтел мотор, машина бойко рванула с места. Лежавший у ног хозяина Жека поднял курчавую морду и заливисто тявкнул. Ему из вольера ответили Бойкий и Серко.
Я поднялся и разлил по кружкам крепкий чай, пахнущий дымом и смородиновым листом.
Георгий Петрович сделал глоток чая, блаженно зажмурился. А потом посмотрел на меня.
Так о чём ты хочешь поговорить, Андрей Иванович?
Я помолчал, собираясь с мыслями.
Скажите вы пробовали как-то использовать те сведения, которые узнали от меня?
Теперь уже молчал Георгий Петрович, глядя мне в глаза и о чём-то раздумывая.
Мы с ним словно прощупывали друг друга, только генерал был куда опытнее меня.
Владимир Вениаминович молча наблюдал за нами обоими.
Даже фокстерьер Жека насторожился, переводя умный любопытный взгляд с меня на Георгия Петровича.
Ладно, скажу честно, Андрей Иваныч, ответил генерал. Я попытался кое-кого прощупать. Даже не прощупать, просто приглядеться.
И к каким выводам вы пришли?
Георгий Петрович сухо усмехнулся.
Всё уже идёт под откос. И я не вижу возможностей глобально изменить ситуацию.
Он наклонился, вытянув вперёд больную ногу, подобрал ветку и пошевелил ею догорающие угли. Угли вспыхнули оранжевым пламенем, затрещали и выбросили небольшой сноп искр.
Я перевёл взгляд на психотерапевта.
Владимир Вениаминович, вы согласны с Георгием Петровичем?
Тот незамедлительно кивнул.
Да, пророкотал он.
И сейчас же спросил:
А вы можете что-то предложить, Андрей Иванович?
Глава 2
Ну, что ты думаешь о предложении Андрея, Володя?
Генерал нетерпеливо наклонился к собеседнику.
За пыльным окном купе отъезжал назад выкрашенный жёлтой краской вокзал, немного похожий на готический собор.
По дороге из Черёмуховки в Волхов они почти не говорили. Да и вчера вечером тоже. Слушали Андрея, опасаясь перебить его и сбить с настроения. И Георгий Петрович и Беглов достаточно пожили на белом свете. И прекрасно знали, когда надо высказывать своё мнение, а когда лучше его попридержать.
А Андрей говорил. Неумело, сбиваясь, путаясь в мыслях и воспоминаниях, он рассказывал им о том, что случится с их страной в следующие сорок пять лет.
Огромный срок!
Но и предстоящие перемены огромны, даже невообразимы!
Кто в своём уме мог сейчас представить, под какой откос покатится сильная и великая страна?
Сердце Георгия Петровича жгла невообразимая горечь. Горечь неминуемого поражения в заранее проигранной войне. Но генерал-лейтенант умел отбрасывать в сторону эмоции. Взглянув холодным взглядом на предложение Синицына, он был вынужден признать, что Андрей рассудил верно.
«Как ему это удаётся?» подумал Георгий Петрович. «Ведь совсем молодой парень ещё. Сколько ему? Двадцать пять? Двадцать четыре?»
И тут же одёрнул себя.
«В прошлой жизни ему было шестьдесят два. Побольше, чем тебе сейчас. И он наяву пережил всё то, о чём ты только слышал».
На вокзале генерал решительно двинулся в сторону касс дальнего следования. В скором поезде, который шёл из Котласа в Ленинград, нашлось свободное купе. Предъявив документы, Георгий Петрович забронировал все четыре места. Теперь у них с Володей были два часа, чтобы поговорить спокойно и откровенно.
Так что ты думаешь? повторил генерал, глядя на проплывающие мимо деревянные бараки Ленинградского тупика.
Прежде, чем ответить, Беглов повернул ручку на двери и запер купе изнутри.