Я питал тайные надежды, что с переходом в первый класс что-то изменится, по крайней мере, не будет ежедневных пыток тихим часом и детсадовской едой. И поначалу действительно все было гораздо лучше. Оказалось, что я не такой уж идиот, легко справляюсь с чтением и худо-бедно с математикой. Но к концу третьего класса моя репутация была подмочена одним неприятным инцидентом. Произошло это в раздевалке на уроке физкультуры, когда мои наблюдательные одноклассники заметили, что я до сих пор ношу колготки. Оказывается, это было в высшей степени неприлично для мальчика моего возраста, о чем, конечно, не догадывалась моя бабушка, а я попросту не задумывался. Согласно школьному этикету, под брюки надо было надевать тренировочные штаны в случае сильных морозов или вовсе ничего.
В общем, в школе мало что изменилось, разве что с экрана телевизора я переключился на книги. Моя жизнь протекала во вселенной Нарнии или Средиземья. Я плотно огородился от внешнего мира за стеной вымышленных миров. Наружу я выходил только, чтобы принять пищу, справить естественные потребности или ответить урок.
Все изменилось, когда мне исполнилось тринадцать и на день рождения папа подарил мне настоящий астрономический бинокль со штативом. По замыслу он должен был отвлечь меня от одиночества и сблизить с отцом. Предполагалось, что летом на даче мы вместе будем любоваться звездами. Пару раз мы с папой действительно смотрели на звезды, но почему-то нам все время что-то мешало, то дождь, то облачность, то папа засыпал раньше, чем появлялись звезды, потому что очень уставал на работе. Но вскоре я нашел биноклю новое применение.
В течение всего лета я, как заправский шпион, нес свою ежедневную вахту, наблюдая за соседями. Это занятие действительно заняло меня, а вместе с тем появилось ощущение, что я делаю что-то не совсем законное. Нельзя сказать, чтоб это сильно расстраивало, даже наоборот, меня будоражила мысль, что я знаю больше, чем дозволено. Оказалось, что наши соседи не совсем те, за кого себя выдавали. Так дядя Миша раз в неделю под покровом ночи аккуратно сливал сточные воды на грядки тети Клавы. А утром как ни в чем не бывало выходил на крыльцо в бессменных трениках и майке-алкоголичке и раскатистым баритоном приветствовал соседку. «Доброе утро, Клавдия, какие нынче погоды стоят, урожай будет отменный». Кстати, теперь я предусмотрительно отказывался от предложения тети Клавы поесть клубнику прямо с грядки или сорвать себе огурчик.
Соседи из дома напротив приезжали поздно вечером в пятницу, они под громкую музыку вкатывались в автоматические ворота дачи на новеньком BMW, выгружали кучу сумок с продуктами и алкоголем, а потом по-тихому, самозабвенно тырили дрова для камина у председателя нашего СНТ.
Школьная учительница Ольга Александровна почему-то любила загорать именно тогда, когда к ней приходил косить траву Федя. На самом деле его звали Федул, он выполнял в поселке любую работу от сбора листьев до укладки плитки, то есть был человеком разносторонним. Федя косил траву, постепенно кругами подбираясь к тому месту, где Ольга Александровна принимала солнечные ванны. Тогда Ольга Александровна поднималась, складывала полотенце и говорила: «Федор, вы, должно быть, устали, не хотите ли холодного компота? Только сегодня сварила». И Федя послушно шел за ней в дом. Слов я, конечно, слышать не мог, но мне почему-то казалось, что Ольга Александровна непременно предлагала Феде компот.
Так незаметно прошли почти все каникулы, и если бы я писал сочинение на тему «Как ты провел лето», то мог бы многое рассказать о наших соседях. Но, к сожалению, мы не писали такие сочинения, и тайны нашего СНТ уйдут со мной вместе в могилу.
Август был весь в яблоках, они свисали, словно огромные виноградные гроздья, от их тяжести ветки нагибались низко к земле, как будто кланялись, предлагая свои дары. А может, они хотели, чтобы кто-то облегчил им жизнь и избавил от тяжкой ноши. Яблоки были на земле, на окнах, на полу комнат, яблоки, собранные в корзины в кладовке и расставленные в банках в виде джема и сока в сарае. Повсюду стоял их сладкий, немного волнующий и чуть грустный запах уходящего лета.
Теперь, устроившись у окна, я наблюдал только за ней. Алиной, соседской девчонкой, с которой, будучи еще совсем маленькими, мы лепили куличики в песочнице и которую почему-то я не замечал все предыдущие годы. Соседи меня больше не интересовали. Все мое внимание было приковано к ней.
Её не было весь июль, как выяснила позже моя бабушка, она отдыхала с родителями в Турции. Она вернулась загорелая, подросшая, какая-то очень заграничная и заносчивая. Вокруг нее вечно крутились стайки соседской ребятни. Часто они уезжали на велосипедах на речку или играли в волейбол на площадке за магазином, где я не мог их видеть.
Как же я завидовал этим мальчишкам! Ведь они могли быть к ней так близко, могли запросто болтать и смеяться. Но зато каждое утро с десяти до одиннадцати Алина была только моей. Я наблюдал, как она садилась за стол в саду и что-то писала, наверное, ее заставляли учиться даже летом. Она сидела, поджав под себя одну ногу, вторая, в белом носке с серой от хождения по полу пяткой, нервно болталась взад-вперед. В короткой юбке, из которой она давно выросла, а выбросить было жалко, таких вещей обычно полно на подмосковных дачах, в вязаной бабушкой кофте, она задумчиво накручивала волосы на карандаш, потом клала голову на руки и так полулежала над книгой, ничего не делая. Интересно, о чем она думала?
Конечно, мое счастье было недолгим, потом на великах подъезжали мальчишки, звали ее, и она, бросив учебники, убегала к ним. Это сцена повторялась каждый день, кроме выходных, когда к ней приезжали родители. Каждый раз ее бабушка злилась и кричала: «Куда? Вернись сейчас же обратно. Все отцу расскажу». Но она ее никогда не слушала. Меня и восхищало то, как ей удавалось делать все по-своему, несмотря на бабушкины протесты, и бесило то, что ей все всегда сходило с рук.
Если все же бабушке удавалось заставить Алину, например, убрать опавшие яблоки, то она ловкими и, как она думала, незаметными движениями перекидывала их на наш участок. Так вот почему их у нас так много?! Такого нахальства я уже не мог стерпеть и поэтому под покровом ночи, вооружившись фонариком, с остервенением перебрасывал их обратно. Я специально выбирал самые гнилые и изъеденные улитками и, набросавшись вдоволь, с чувством выполненного долга ложился спать.
Наверное, где-то в глубине души я завидовал Алине еще и потому, что у нее была мама, которой мне так не хватало. Я видел, как каждую субботу их машина подъезжает к воротам, сигналит, и Алина бежит по дорожке, как мама обнимает ее, прижимает к себе крепко-крепко и целует в макушку и, как, обнявшись, они вместе идут к дому. В этой картине было столько нежности, и часто, лежа в постели, я представлял, как Алинина мама приходит ко мне и так же целует на ночь. За эти мысли мне было немного стыдно перед собственной мамой, образ которой постепенно стирался и которую теперь я знал только по старым фотографиям.
Иногда мне очень хотелось с ней заговорить, но казалось, что она меня не замечала. Если мы встречались в магазине, куда ходили за мороженым, то на мой «привет» она всегда закатывала глаза и тяжело вздыхала, как будто я ее чем-то сильно достал. Мое лицо становилось пунцовым, и я злился и давал себе слово, что больше никогда даже в сторону ее не посмотрю. В минуту отчаяния я даже написал стихи: «Ах как сладостны были грезы, и цвели за окном цветы, хороши и свежи были розы, но в руках оставались шипы». Я героически не подходил к биноклю сутки, а как-то даже два дня подряд, но потом все равно находил предлог, чтобы хоть одним глазком взглянуть, как она там и чем занимается.