Господи, какой ужас всё-таки! Я снова тянусь к стакану с водой. Однако ни о каких телефонных звонках и ночных признаниях почему-то ни слова. Мой вопросительный взгляд скользит по лицу Тони, но его выражение остаётся неизменным. Старшая сестра в свою очередь скептически окидывает мою восседающую на постели в позе йога фигуру.
Очень жаль, что из-за тебя пострадает ни в чём не повинная Яна. Она вздыхает, как мне кажется, чересчур нарочито. Знаешь, меня всегда удивляло то, как ты умеешь, прикинувшись милой овечкой, творить грязные делишки за спиной близких людей
Я догадываюсь, что она имеет в виду.
При чём здесь это? цежу я довольно грубо.
У Тони резко обостряется румянец на скулах.
Потому что всё это звенья одной цепи, сестрёнка. Но убийство в целях наживы это уже слишком!
Да пошла ты
Мне никогда не стреляли в висок, и я не падала как подкошенная. Но сейчас от слов Тони хочется упасть, раскинув руки, и снова провалиться в глубокое безмолвие. Однако я изо всех сил держусь в независимой позе йога, скрестив ноги на постели.
Что-то не сходится. Внутри всё сжато до боли, но голос рвётся сквозь тугой ком и звучит почти уверенно. Даже если бы я взорвала целый посёлок, мне совершенно незачем звонить всем вам с признанием! Особенно тебе! Под конец короткой речи я гневно ору и тут же вновь захожусь в кашле. Голос надламывается, падает, оборвавшись на взлёте, в глазах резко темнеет. Состояние моё слабое, еле живое, и от крика мгновенно бросает в жаркий пот.
Очевидно, причина в той дури, которой ты наглоталась. Тони по-прежнему спокойна и холодна. Алексей нашёл тебя здесь в первом часу ночи, валяющуюся в сугробе на обочине, всю в грязи и крови. Ты сообщила, что ездила в Щепнёво и сбежала оттуда, потому что убила топором мужчину.
И она срубает меня взглядом золотисто-карих глаз. О, Тони уже давно не та нескладная, прыщавая и сутулая девушка, какой была в юности. Теперь она настоящая красавица стройная, подтянутая, с нежной смуглой кожей и тонким румянцем. Правда, в свои почти тридцать четыре года она до сих пор не замужем.
«Глупое трепло» думаю я об Алексе. Во рту внезапно становится очень сухо, и я невольно облизываю края губ.
И как ты отреагировала на мой звонок? Я жду ответа с невольным трепетом.
Посоветовала тебе проспаться, Тони хмыкает. Кто бы мог подумать, что это окажется правдой?!
Надо же, насколько глубоко я восприняла совет. Проспала три дня.
И что теперь? Побежишь в полицию? тихо спрашиваю я, держась за край кровати, чтобы не упасть. Очертания предметов расплываются, матрас подо мной колышется, как на волнах.
Побегу? Тони поднимает бровь. Я не настолько законопослушна. Ты как-никак моя сестра. Но учти, если меня вызовут на допрос, я не стану тебя выгораживать. И она независимой походкой выходит из комнаты, бесшумно притворив за собой дверь.
Шлейф тонкого аромата её духов ещё долго стоит в воздухе.
А за окном медленно тускнеют краски вечера. Уткнувшись щекой в горячую мятую подушку, я изо всех сил пытаюсь вспомнить тот страшный, провалившийся в чёрное небытие день семнадцатое января.
Глава вторая
Первая половина шестнадцатого представала передо мной ярко и отчётливо. Около часу дня Алекс встретил меня после занятий в институте. Перекусив в «Забаве», мы пошли в парк, где я долго каталась с горки. Я хохотала и бесилась как непослушный ребёнок, а муж стоял столбом чуть поодаль, в группе скучающих «взрослых», и корчил осуждающую мину. К вечеру я почувствовала лёгкое недомогание и кашель. По настоянию Алекса приходил врач, установивший обычное ОРЗ. Я выпила лекарство и заснула.
Вечерние события качались в памяти, как пьяный корабль. Воспоминания прибивало к берегу разбитыми в щепки, они лепились одно к другому в затейливых сочетаниях, складывались в причудливые пазлы, перемешивались, как в калейдоскопе, путались с обрывками больных сновидений.
Я попыталась вспомнить всё с самого начала. Итак, вечер шестнадцатого. Зыбкой галереей вновь промелькнули призрак врача, озабоченное лицо Алекса, таблетница на подносе. А дальше? Но скользящий пёстрый ряд слайдов, так хорошо и складно начавшийся, вдруг оборвался, словно споткнулся о чёрный кадр, и память беспомощно остановилась перед ним.
Испуг и бессильная ярость одновременно овладели мной. Ещё никогда не случалось такого, чтобы я не могла вспомнить прошедший день! Впрочем, если не совсем кривить душой, в редких случаях после особо бурных возлияний в компании это бывало, но какие-то обрывки событий всегда застревали в голове, а чтобы вот так, всё стиралось полностью
Здесь же перед глазами стояла плотная непроницаемая завеса.
Смотреть было больно, думать тоже, а вспоминать не получалось совсем. Но жуткий рассказ Тони, если он являлся правдой, не оставлял вариантов: в ту ночь из особняка «Сорока» ей звонила либо я, либо одна из сестёр.
Если Тони узнала мой голос, то это означает, что она узнала наш общий голос природа распорядилась так, что голос у нас один на всех.
Да, какие-то индивидуальные обертоны есть у каждой из сестёр у Ивы интонации чуть музыкальнее и переливчатей, у самой Тони глубже и сочнее, в тоне Вероники всегда угадывается улыбка, а я, возможно, произношу слова немного резче остальных. Но всё это настолько тонко, что отличить нас по голосу практически невозможно для этого нужно обладать исключительным музыкальным слухом и знать нас много лет, чтобы привыкнуть к особенностям каждой.
А если одна сестра скопирует манеру другой, то голос не различит никто на свете.
Я в третий раз вернулась к началу воспоминаний.
Был врач. Правда, черты лица ускользают из памяти Вот он шепчется в углу с Алексом, вот в его руке появляется ручка, вот она бегает по бумаге А дальше?!
Мрачный занавес дня слегка колыхнулся, и из-под его краешка выскользнула знакомая песня.
«Не спрашивай любовь, надолго ли она к тебе»
Мелодия моего сотового.
Звонок. Значит, кто-то звонил! Во сколько, кто, зачем?..
Можно было бы проверить это в телефоне, но я хотела вспомнить сама.
Следуя за музыкой, напевая её раз за разом, прокручивая в голове снова и снова, я, как реставратор собственной памяти, восстанавливала пропавший эпизод.
И в тот момент, когда показалось, что глупее способа не придумать, картинка неожиданно открылась.
Я стою посреди комнаты, но не в квартире Алекса, где мы живём вместе уже полтора года, а здесь, в своём давно пустующем доме. Сотовый липнет к щеке, из динамика доносится возбуждённый голос, и моё лицо постепенно хмурится.
Потом я медленно откладываю телефон в сторону и смотрю, как за окном в холодных сумерках завивается в бешеном танце белый вихрь
Больше ничего выудить из-за занавеса не удалось. Остальные события семнадцатого января выпали из памяти, как скользкая карта из колоды. Она легла рубашкой вверх, и что скрывалось на обратной её стороне, определить было совершенно невозможно.
Опустошённая, с гудящей головой, я упала на кровать.
Что же это такое? Мне необходимо опровергнуть дикое обвинение сестры, а я бьюсь в кровь с собственной памятью, чтобы вырвать из неё хоть какой-нибудь обрывок исчезнувшего дня
Чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота, я пошарила рукой по подносу, нащупала незнакомое средство некий альбетокс и судорожно швырнула в рот.
Мобильник царапнул ладонь еле заметной вмятиной. Кажется, раньше её здесь не было
«Ты звонила всем мне, Веронике, Иве, папе. И в пьяных рыданиях призналась, что убила его, этого Андрея Лавровского. Ударила топором по голове»
Это невозможно Этого не может быть! быстро проплыло по извилинам мозга.
Телефон тёмно-серый, прохладный, с незнакомой вмятиной холодил ладонь. Если бы вот так и замереть с ним в руке и не смотреть, и не знать