Мир познания формируется в формах отношения, которые сами получают свое единство и тем самым свой аналогичный смысл только в тотальности сознания в целом. Действительность конституирующих форм познания носит надличностный характер. Понятие личности предполагает объединение многообразия опыта в тотальность, которая по отношению к индивидуальной полноте жизни отсылает к предельному основанию единства, а также формирование целого из противоположности индивида. Совершенно верно говорит Карл Кёниг,96
«что мы всерьез говорим о личности только там, где ощущаем в человеке такой жизненный центр, где чувствуем, что перед нами человек, который не позволяет каждому опыту сбить себя с пути своего развития, где мы скорее осознаем, что действует объединяющая сила, что она делает человека самоуправляемым изнутри».
Таким образом, понятие личности содержит в себе понятие конституирующего синтеза. Если мы видим сущность личности помимо ее ценности в возможности согласования всех переживаний с конечным принципом единства, к которому эти переживания относятся, то мы противопоставляем обилие конституирующих принципов для создания мира общего знания или мира объективно действующих законов системе индивидуальных категорий для формирования индивидуального мира. Таким образом, вопрос о природе личности снимается в фундаментальной точке это вопрос о возможности интерпретации субъективности в соответствии с общим постулатом единства.
Помимо постулата о единстве в формировании комплекса переживаний, возникает второй важный вопрос о природе основания единства или, говоря более четко, о сфере, в которой находится этот полюс единства. При этом мы должны отдавать себе отчет в том, что понятие личности совместимо только с понятием индивида в самом актуальном смысле этого слова, как численной единичности разумных существ, а не с тем смыслом, который мы сегодня вкладываем в этот термин «исторический индивид»; исторический индивид это только в отдельных случаях реальный индивид как личность, в основном же объединение индивидов в объективное целое, большинство индивидов, в той мере, в какой они связаны объективными формами. Вопрос о характере основания единства зависит от двух моментов: во-первых, от того, является ли этот момент единства субъективным, объективным или абсолютным, и, во-вторых, от того, сознательно или бессознательно он задается индивидом в качестве формообразующего принципа. На самом деле, если изначально не принимать во внимание решение о ценности личности, то в этих моментах мы увидим огромное богатство возможностей. Ибо все связанные с ними формы могут быть утверждены. Кристаллизация всего содержания жизни вокруг одного субъективного переживания, концентрация всего содержания жизни, способов действия и мышления вокруг все новой и новой витализации одного великого момента настроения может в значительной степени дать полноте переживаемого точку единства и тем самым прочно объединить противоположности, сконцентрировать их в органическое целое. Точно так же объективный момент может четко определить всю область переживаемого: выполнение установленного обычая, исполнение служебных обязанностей, поддержание традиции, создание определенного достижения может быть конечной причиной всех индивидуальных действий. И, в-третьих, как многочисленны великие личности исторического прошлого, которые перед лицом идеи, конечной абсолютной истинности, тратили свою жизнь и, возможно, отдавали свое богатство, чтобы сохранить верность этой конечной цели; их жизнь была мученической смертью во имя ее единства. И далее, что касается вопроса об осознанности или неосознанности этой причины единства, то и с этой стороны для обеих формаций личности можно привести доводы возможности и примеры из действительности. Тех, кто бессознательно проживает свою жизнь в ее временных пределах, чтобы образовать целое, следует рассматривать как эстетические формы, как прекрасные формы природы, которые представляют собой гармонию цветов и форм в соответствии с бессознательной целью; а тех, кто сознательно группирует полноту своего существования вокруг этого принципа оформления, можно распознать только в том случае, если мы можем вывести субъективные принципы их действий из чего-то твердого, из какого-то достижения.
Однако выявляемость сущности личности не заложена в самом понятии личности, а является требованием, с которым мы подходим к ней извне; многие великие личности, возможно, погибли, не обеспечив этого средства для выявления своей сущности, не сумев придать себе объективную ориентацию. Если мы, например, посмотрим немного дальше Канта, на Шиллера, то обнаружим там интересную попытку отделить формы личности от понятия достижения. Для Шиллера мужчина был исполнителем, а женщина самореализующейся, а значит, безмерно более высокой формой личности. Но только вскользь. Помимо сущности и узнаваемости, необходимо упомянуть и эффект личности: это то, что не поддается описанию, это зависит от субъективной восприимчивости к личному, подобно тому, как эффект музыки зависит от ее восприимчивости. Эффект личности также не имеет представления, эффект тесно связан с ценностью.
О ценности или возможной валоризации личности здесь следует сказать лишь самое принципиальное. Ценность придерживается, с одной стороны, принципа единства, а с другой той ступени цельности, которая достигается в формировании содержания жизни. Последняя форма суждения может быть названа эстетическим суждением. Суждение об основании единства зависит от точки зрения суждения, которая сама по себе может быть субъективной, объективной или абсолютной. Можно было бы показать самые разнообразные формы обоснованных оценок, можно было бы выделить отдельные области науки, где тот или иной принцип ценности становится существенным, можно было бы обсудить и рассмотреть, в частности, историческую науку, как она вычленяет личности из обилия индивидуальностей, но рамки данного очерка заставляют нас оставить его на этих ссылках. После этих принципиальных набросков, касающихся чистого понятия личности, мы попытаемся найти общее в частностях кантовской версии, причем только в том, что Кант учил о личности в своей «Этике»; то, что он сам проживал как личность, остается лишь на втором плане.
Для того чтобы прийти к понятию личности в этике Канта, необходимо продумать все исследования «Оснований метафизики нравственности» и «Критики практического разума» вплоть до того момента, когда чисто рациональные рассуждения переходят в переинтерпретацию через моменты реальности. Основание априори в моральном суждении, дедукция чистого практического разума, установление практической и моральной свободы как формы отношения всех действий к умопостигаемому миру завершены, и теперь речь идет о том, чтобы сделать результаты этих исследований плодотворными для реального действия. Понятие разумного и одновременно неразумного существа расширяется до понятия человека как видового существа. Человеческий вид становится видом разумных существ, которому противостоят, с одной стороны, абсолютно рациональное или сакральное, а с другой неразумное. Человек обладает органами чувств, которые обеспечивают его разнообразными впечатлениями и желаниями, поэтому его называют чувственным существом. Но у человека есть и разум, он существо рациональное. Разум, однако, это не просто преимущество перед неразумными существами, позволяющее человеку лучше достигать того, чего неразумные существа достигают с помощью инстинктов. Разум это не просто средство для чувственности человека, но разум это нечто актуальное само по себе, это самоцель, это причина всего действительного, это самоцель. Неразумное в человеке это животное в человеке, или, как говорит Кант, анимализм, а разумное как цель это то, что собственно человеческое в человеке, или, как говорит Кант, человечность в человеке. Исходя из того, что разумное есть цель, Кант также называет это разумное личным в человеке. В этом обозначении Кант придерживался значения, которое придается слову «личность»: Личность = цель в себе. Таким образом, человек это чувственность и рациональность, анимальность и человечность, чувственность и личность, или, как часто говорит Кант, чувственность и индивидуальность.