Знать эти значения слова и уметь различать их в терминологии Канта необходимо для того, чтобы понять его учение о личности. Таким образом, слово «личность» не имеет здесь никакого пафоса и не связано с понятием личности как отжившей формы жизни. Напротив, согласно этому определению, даже самый закоренелый злодей является личностью. Удивительно, что почти во всех специализированных работах, посвященных понятию личности у Канта, упускается из виду простой смысл этого слова; даже Тренделенбург сбился здесь с пути.97 Термин «человечество» у Канта также имеет двоякий смысл: с одной стороны, он означает не что иное, как специфически человеческое, причем это относится к каждому отдельному существу человеческого рода, а с другой то, что мы понимаем под человечеством сегодня. Итак, человек чувственен и личностен, личностное это цель в нем и цель вообще. Через личное, разумное, человеческое человек участвует в высших и конечных целях, в царстве целей. Уважайте личное, разумное, человеческое, личность, разумность, человечность в каждом человеке! Поступай так, чтобы твои субъективные принципы (максимы) были в то же время принципами всех разумных, человеческих, личностных существ таков моральный закон Канта. Благодаря такой формулировке морального закона, помещающей причину моральных действий в сферу всеобщей действительности, с одной стороны, создается формирующий момент единства для связи возможных действий в мире отдельного человека, а с другой этот индивидуальный мир связывается с общим миром разумных существ. Это подчиняет индивидуальное разумное существо совокупности разумных существ, но не так, что оно становится простым субъектом, простым слугой навязанного ему закона, а так, что его разумность, одна сторона его бытия, подчиняется другой стороне его бытия, которая может быть только целью, а не средством для достижения цели. Поступайте так, чтобы существенное в вас определяло ваши действия, а не несущественное. Нравственный закон это, так сказать, средство ориентации в мире животности, в многообразии того, что не зависит от меня. Вся противоречивость этой случайности, инстинкты, склонности, настроения вот что уводит человека от действительной цели, которая в то же время является общей целью.
Человечность как цель в отличие от животности это, однако, только одна граница, которой определяется человек. Другая граница лежит в самом неразумном, или, скажем, в тех пределах, которые накладывает на человека всеобщность неразумного. Казалось бы, это противоречие, поскольку сущность разумного это всеобщность, а неразумное следует называть субъективным, невсеобщим. Это возражение вполне корректно, но оно снимается, если рассмотреть само различие общности. Разумное является общим в дедуктивном смысле, неразумное в индуктивном или эмпирическом. О всеобщности человека и человечества в первом смысле знает и говорит философ, о всеобщности во втором смысле знает и говорит реальность и эмпирический законодатель.
Действующие законы и все, что с ними связано, это индуктивная связь людей друг с другом, взятая из конкретики неразумных действий. Они превращают обилие реальных поступков и поведения в форму, соответствующую множеству эмпирических индивидов, чтобы удержать их вместе в эмпирической жизни, ограниченной во времени и пространстве, и привести их жизнь к определенной степени общности. Эмпирический законодатель требует соответствия действий действующим законам, философ соответствия мотивов действий законам разума. Первое соответствие называется законностью, второе нравственностью. Это двойное требование к индивидуальному действию до сих пор остается проблемой кантовской философии. Кант отнюдь не считал, что законность также является формой нравственности. В рамках своей этики он исключил друг из друга моральность и законность действия; только в историко-философской дистанции эти две формы приближаются к законности.
Таким образом, совокупность и особенность действий индивида определяются с трех сторон: они должны быть правовыми, они должны быть моральными и они находятся под влиянием инстинктов и склонностей и объекта этих склонностей. Инстинкты и побуждения уводят человека от самого себя, от своей личности, от своего принципа; все они относятся к очень глубокому понятию блаженства, к простому природному инстинкту, к простому животному началу в человеке. Понятие блаженства это лишь собирательный термин для всех субъективных, совершенно неопределенных импульсов, выражение чего-то невыразимого. Блаженство это не принцип интерпретации и оценки поступков, не ориентир в собственном индивидуальном мире. Понятие блаженства, вернее, стремление к блаженству это бессознательный, а не сознательный, фундаментальный принцип жизни. Из поиска сознательного принципа организации жизни можно установить только достоинство быть счастливым, и это достоинство заключается в разумности, в личности поступков и мотивов действий.
Все это порождает следующий принцип построения понятия рационального, а значит, и личностного индивида у Канта: три момента субъективности, объективности и абсолютности перетекают в логическое понятие личностного индивида. Индивидуально-субъективное имеет в них свои границы и определенности, с одной стороны, и возможность своей фундаментальности и цельности индивидуального мира с другой. Объективность, законность действий так же непригодна для формирования самодостаточного индивидуального мира, как и субъективная путаница стремления к счастью. Основа возможного единства лежит в абсолютном, в рациональном, в сверхиндивидуальном, в сущности отдельного человека, в его человечности, в его личности. Это не означает, что индивидуальность упраздняется, что индивидуальность действий и переживаний отрицается, как это утверждалось, но лишь то, что индивидуальная возможность соотнесения переживаний получает единое основание, лежащее над личностью. Отнесение действий и переживаний к этому предельному основанию единства есть, однако, лишь этический постулат, а не факт, требование к каждому разумному и в то же время неразумному существу. Однако этим постулатом Кант не хотел изобрести новый моральный закон или основать новую мораль; он полагал и желал установить принцип, который действует всегда, принцип, который должен применяться везде, где утверждается всеобщая обоснованность действий и суждений. С другой стороны, Кант прекрасно понимал ущербность человеческой природы, обусловленную ее животной сущностью, и именно через различие между законностью и нравственностью он прочертил практически непреодолимые барьеры на пути к достижению этой нравственности поступков. Согласно его концепции, согласно его диспозиции, каждое разумное существо предназначено и способно к нравственности, т.е. к разумности, к личности своих действий, но в действительности лишь единицы могут преодолеть все барьеры, чтобы достичь нравственности своих действий.
До этого момента кантовская концепция личности не имеет пафоса, она является простым следствием концепции разумного существа, с одной стороны, и претензии этого разумного существа, с другой стороны, на способность действовать в соответствии с универсально обоснованными принципами. Собственно пафос появляется в концепции личности только в результате раскручивания идеи о том, что лишь немногие способны жить по нравственному закону, соотносить не только отдельные поступки, но и всю совокупность своих действий с личностным в них. Постулат личности, направленный на каждое отдельное действие, становится идеей личности, идеей того, что все действия гармонично складываются в единое целое, которое целиком и полностью является личностью. Идея личности приобретает более конкретный смысл самодостаточного индивида, единственным действующим законом которого является нравственный закон, долг. Личность это не только человек, который чувствует и знает этот закон долга во всех своих действиях, но и обладает способностью подчиняться моральному закону. Кант верил в реализацию идеи личности в индивидуальном разумном существе, во временном и пространственно ограниченном существовании отдельного человека. В реализации этой идеи, в преодолении слабости, животности он видел самый возвышенный тип человечности. Из этих формулировок вытекает весьма своеобразное представление о том, что Кант ставил святость воли как высшую форму воли.98 Это, конечно, совершенно ошибочно: даже та воля, в которой принципы уже не противоречат друг другу, в которой действует только один принцип «действовать по долгу», «по разуму», это не святая воля, а только моральная воля. Принцип «поступать по долгу» все же остается субъективным принципом, принципом разумного, но в то же время неразумного существа. Святой является только та воля, которая разумна сама по себе через субъективные принципы. Святость поступков не является понятием, применимым к человеку, так же как интуитивное, визуальное понимание не имеет значения для познания человека. Как познающий человек остается привязанным к сенсорному восприятию, так и желающий, действующий человек привязан к этому состоянию. Понятие личности как высшей формы человечности не отрицает чувственной обусловленности, а лишь облагораживает ее.