Кстати, как я могу предположить, Мессер, со своей стороны, теперь также далек от мысли, что такой значимый не только для систематической философии, но и для исторического исследования и его систематического понимания мыслитель, как Виндельбанд, должен сначала указать на великие «события», т.е. исторические реалии, чтобы убедить его в независимой от субъекта действительности.87 Вся аргументация Мессера против Виндельбанда фактически опирается на предпосылку, уже высказанную Мессером в гипотетической форме: «если теперь верно, что идеализм и реализм противоречивые противоположности». Но именно правильность этой гипотезы мы и оспариваем. Вероятно, она уже поколеблена, хотя бы частично, нашими предыдущими замечаниями в пользу веры, которая не является полностью догматически предвзятой в пользу своей единственной благодатной силы. Однако для того, чтобы окончательно поколебать это предвзятое мнение, трансцендентальный идеализм должен, конечно, попросить своего якобы «противоречивого оппонента» реализм проявить благое намерение действительно понять, а не размывать действительно принципиальные различия. И тогда он сможет увидеть в Виндельбанде уже не неопределенное «колебание» между идеализмом и реализмом, между имманентными и трансцендентными понятиями истины, а вполне определенную тенденцию не только различать различные логические функции, но и признавать их логическими функциями, т.е. раскрывать их в их законности и соотносить их друг с другом в единстве познания, иначе они не были бы логическими. И если мы только будем достаточно тщательно различать, то сможем даже спокойно признать, что субъект как таковой не может «перескочить» через себя в своем сознании, т.е. осознать что-то независимо от своего сознания, не признавая, как считает Мессер, что он тем самым «безнадежно подвержен субъективному идеализму и может спастись от него только тем, что имеет смелость быть непоследовательным».88
Думать о нашем спасении это благодушно. Но мы вежливо отказываемся от рекомендованного нам средства спасения мужества быть непоследовательным, которое на самом деле является трусостью. В философии мы, трансцендентальные философы, признаем мужество последовательности только как мужество. Но при этом мы настаиваем на том, чтобы резко различать, что, даже если субъект никогда не «перепрыгивает» через себя, познание все же «перепрыгивает» через субъект, но так, чтобы при этом познание не «перепрыгивало» через себя. Тогда станет очевидной «трансцендентность» объективной логической законности по отношению к субъекту и «имманентность» каждой познавательной детерминации в логической сфере действительности. Тогда должно стать ясно, что «трансцендентность» объекта по отношению к субъекту есть необходимость, имеет объективно необходимую обоснованность, но что эта объективно необходимая обоснованность не была бы объективно необходимой обоснованностью, если бы она не лежала в общей сфере объективно необходимой обоснованности вообще, т.е. если бы она была ей «имманентна».
Ведь внесубъективная актуальность фактов, внесубъективная реальность действительного может быть объективно и логически обеспечена только с помощью идеи объективности» предметов вне нас», которая включена в понятие познания, поскольку, согласно ее концепции, познание есть именно познание предмета, подлежащего познанию субъектом, осуществляющим познание. Субъект и объект действительно являются членами одной и той же корреляции. Но это предполагает и их различие. Ведь если бы они не различались, то не могли бы находиться в отношении друг к другу. Числовая единица заняла бы место соотносительного единичного контекста, реляционной единицы, а «один» место «другого». Но это «одно другое», «en eteron» познания должно быть взято в полной логической строгости, как основной логический закон познания, если «объекты помимо нас» [без меня wp] также должны быть полностью логически и объективно определенными. Они никогда не могли бы быть таковыми с чисто фактической точки зрения, поскольку все простые факты еще не обязательно должны быть внесубъектными только как факты. Они могли бы просто оставаться разрешенными как факты в субъекте, который сам является актуальным. Субъект всегда может опереться на то, что он действительно может осознавать что-то только в своем сознании, что он не может «перепрыгнуть» через себя. Тогда только подчеркнутое Виндельбандом различие между подлинным и строгим знанием и беспредметным (что не означает бессодержательным) воображением делает здесь возможным различение и позволяет указать «одно другое» субъекта и объекта. 89Без этого солипсист все равно не был бы опровергнут. Солипсист мог бы сказать: мне не приходит в голову отрицать факты как факты. Я отрицаю только их объективность и утверждаю, что они являются фактами только моего сознания. Не опровергнуто, говорю я, без этого не будет солипсизма. Я не говорю, что это неопровержимо. Что она опровержима, в этом я полностью согласен с Мессером. На метод опровержения я уже намекнул в нескольких последних предложениях. Но если мы хотим опровергнуть солипсизм, то должны понимать, что тем самым мы предполагаем превосходство логики, так же как солипсист предполагает ее, когда хочет сохранить свою позицию. Ведь опровержение апеллирует к логике не меньше, чем утверждение. И даже фактические аргументы могут быть аргументами только на основе логики. Только тогда мы полностью понимаем, что означает, когда Виндельбанд говорит о солипсизме:
«Его собственное утверждение это монолог, который опровергает сам себя тем, что он хочет обратиться к другим признающим субъектам за доказательством и одобрением».
Если мы теперь сделаем уступку Мессеру, что для того, чтобы оставаться неопровержимым, он сам может воздержаться от «обращения к другим субъектам за доказательством и одобрением», то он все равно не останется неопровержимым. Ведь у него есть два варианта: либо он претендует на смысл для своего утверждения, либо он отказывается от всякого смысла. Если он отказывается от смысла, если он хочет быть просто бессмысленным паясничаньем что ж, тогда он может остаться невредимым для науки, или, в крайнем случае, он является для нее интересным объектом в виде психиатрии. В этом случае ему действительно не нужно дискутировать с нами, а нам не нужно дискутировать с ним. Да, с ним нельзя так же, как с камешком. Он сам себя выключает. Однако, если речь идет о смысле паясничанья, то он не выключается, а отменяется. Ибо независимо от того, обращается ли он к другим субъектам для доказательства и согласования или нет, он предполагает объективную обоснованность и смысл для solus ipse [сам по себе wp] с его претензией на смысл. Без объективной обоснованности и смысла нет смысла в субъективном сознании.
Но всякая объективность трансцендирует субъект. Поэтому объект никогда не совпадает с ним. Именно это хотел сказать Кант своей мыслью о «вещи-в-себе» в ее логически законном значении. Разумеется, в этом не может заключаться ничего иного, как «трансцендентная» функция как понятия объекта, так и понятия истины по отношению к субъекту. Однако ошибка Канта заключалась в том, что он не держал эту функцию строго в качестве функции, а мыслил ее гипостазированно. Через эту гипостазацию [Vergegenständisierung wp] он из легитимной логической сферы с его учением о «вещи-в-себе» попал в нелегитимную метафизическую сферу трансцендентной вещи как таковой. Логически обоснованный и логически необходимый «объект вне нас» сменился идеей «объекта в себе», не только независимого от субъекта и его познания, но и независимого от познания, в понятии и через понятие которого он только и был легитимирован как «объект вне нас». Именно в этот момент в кантовской мысли происходит историческое разделение реализма как догматизма и трансцендентального идеализма как подлинного критицизма. И здесь же они должны разделиться систематически, как только реализм перестанет быть критическим и догматически поверит, что может говорить о «предмете в себе», не зависящем от знания, и при этом с такой речью, в противоречии in adjecto, претендовать на научную позицию. Насколько мало реализм и идеализм должны быть противоположностями и насколько мало они находятся в сфере строгой критики, настолько же они становятся противоположностями и должны ими стать, если реализм хочет гипостазировать «объект вне нас» в «вещь в себе», которая не просто независима от нашего субъективного познания, каковым она является, даже согласно трансцендентальному идеализму, в истине, но и в «вещь в себе», которая стоит вне всякой истины и независима от познания.