Ведь именно этот момент, характер, с наибольшей уверенностью гарантирует послушное поведение. Таким образом, смысл, в котором мы расширили понятие* характера по отношению к его общему, всегда уже оценочному употреблению, согласуется с самим этим понятием. Совершенно независимо от морального суждения мы определили характер как своеобразно выраженную и сильную направленность личности на постоянство сущности. Поскольку же это есть не что иное, как непоколебимая, изначальная решимость воли к неподвижной цели, под которой все действия стоят как единый принцип, из которого все они вытекают с определенными последствиями, то становится понятным, как характер действительно дает наилучшую гарантию нравственного поведения личности и тем самым сам предполагает ее нравственную оценку. Ведь для надежного нравственного действия совершенно необходимо это постоянство характера, эта непоколебимая, изначальная направленность воли к неподвижной цели, чтобы она представляла собой непосредственное истечение ее сущности и ее изначальной силы. Ибо здесь только единство личности, которая как система властно организует все индивидуальные действия и подчиняет их своей сильной воле как принципу, дает нам наилучшую гарантию их нравственной ценности.
Этим требованием объясняется и своеобразная антиномическая оценка нравственного действия, согласно которой действие, возникшее в результате борьбы долга и склонности, в соответствии с велением долга, ценится нами выше, чем действие, которому не противостоит никакая склонность и которое совершается только под влиянием идеи нравственного закона, а с другой стороны, мы выше ценим личность, которой не приходится с трудом выжимать из себя каждое нравственное действие, а легко приводить его в движение своей нравственной силой. Ведь в первом случае мы рассматриваем одно действие в сравнении с другими и признаем более высокую степень дальнодействия за тем, которое требует больших усилий. В другом же случае мы оцениваем совокупность одной личности по отношению к совокупности другой личности и признаем нравственно более ценной ту, из всего существа которой нравственное действие вытекает более непосредственно, так как она тем самым являет нам большую нравственную силу в единстве своего существа и дает надежную гарантию для совокупности своего нравственного действия вообще. Таким образом, сущность личности, ясно установленная в самой себе, есть не что иное, как надежное самоопределение воли, сильная сознательная наклонность чистой воли к осуществлению нравственного закона, нравственного идеала человечества в форме великой нравственной личности. И мораль поэтому не только не делает невозможным существование великой могущественной личности и допускает ее, но предоставляет ее нам для наиболее совершенного осуществления нравственного закона.
Но эта великая нравственная личность toto coelo отличается от того идеала, который Шиллер представляет под идеей «прекрасной души», которая должна быть столь же нравственно совершенной, как и добрая душа, только она должна быть физически более совершенной, потому что она еще и прекрасна.
Ведь моральное суждение изначально зависит не от того, красива душа или нет, а только от того, что она моральна, что, однако, не мешает красоте быть простым дополнением; скорее, эстетическое очарование, которое распространяет вокруг себя каждая великая личность, сохраняется и у великой моральной личности. Но это не есть наша нравственная цель; это есть и остается нравственностью. В этом кроется первое отличие.
Однако с этим различием непосредственно связано и второе: Для прекрасной души, следовательно, 83не может быть вообще никакой моральной цели, т.е. никакой морали, поскольку о морали можно говорить только тогда, когда человек действует из соображений морального закона, из уважения к нему, из долга.
Но для этого необходимо полное осознание себя и нравственного закона. Но именно этого последнего и должно не хватать прекрасной душе, чтобы быть по-настоящему прекрасной; она должна действовать только из темных чувств и инстинктов, потому что сама нравственность должна была стать инстинктом, инстинктивной потребностью. По этой причине ее мораль должна быть внеморальной, как, собственно, и постулирует Мюнстерберг.
Но из этого идеала вытекает требование, чтобы все чувственные склонности были заранее гармонически объединены с нравственным законом, чтобы сам нравственный закон стал излишним и погас в нашем сознании, чтобы темный инстинкт занял место сознательной воли. Но эта задача не может быть решена в силу самого факта существования чувственных наклонностей. Пока существует человечество, его чувственные задатки будут существовать как таковые, более того, они будут продолжать дифференцироваться.84
Каждое движение нашей культуры порождает новые склонности. Они могут быть «невинными сами по себе», но для нравственного закона они, следовательно, еще не являются гармонически предустановленными, они могут «подстрекать к его нарушению», и максимой воли остается, как и прежде, подчинение чувственной решимости нравственной. Воля по-прежнему будет вынуждена дисциплинировать склонности. Но великая нравственная личность легко сможет их дисциплинировать. Сознательное самоопределение ее сильной нравственной воли заявит о себе, и никакая «склонность, побуждающая к проступку», не сможет повредить ей, не сможет нарушить единства ее нравственного существа. Поэтому душа должна быть гораздо сильнее, чем красота. Возможно, ей придется бороться, но если она победит, то победит потому, что эта победа прямое следствие ее сильной природы, легко завоеванной благодаря ее могучей силе. Поэтому она предназначена и для битвы, и для победы, и для уверенной и несомненной. Здесь, пожалуй, наиболее ярко проявляется ее отличие от прекрасной души, для которой и борьба, и победа должны прекратиться с противопоставлением причин решимости, чтобы на их место пришли вечный покой и мир. Ее природа будет единой, гармоничной и красивой, но не нравственной, тогда как красота для великой нравственной личности может быть лишь дополнением к ее нравственной силе и мощи, которые только и составляют содержание нравственного идеала. Таким образом, результат исследования третьего момента таков: Характер, великая однозначно сформированная личность, наиболее пригоден для нравственного действия в силу относительного постоянства своей природы, находящейся под властным управлением воли как некоего принципа. Таким образом, мы должны хотя бы потенциально признать его исключительно этически ценным именно потому, что он лучше всего способен действовать морально.
Идеализм и реализм в сфере философской критики
[Попытка понимания].
В той исторической форме, которую философская критика обрела у своего основателя, идеализм и реализм оказываются тесно связанными друг с другом. Это, в свою очередь, исторически объясняет, что в настоящее время «реалисты» и «идеалисты», как бы они ни отличались друг от друга, восходят к Канту, более того, в современном кантианстве можно даже выделить группу идеалистов и группу реалистов. Но сам этот общий исторический контекст указывает на то, что с систематической точки зрения эти две группы не вполне самостоятельны. Кроме того, следует сразу же учесть, что сам Кант в своей первой крупной критической работе охарактеризовал свою философию как «трансцендентальный идеализм», но в той же своей крупной работе он назвал идеализм" плахой философии и вообще человеческого разума» и написал специальное «Опровержение идеализма». Если обратить на это хотя бы небольшое внимание, то сразу же возникает настоятельная потребность провести резкое различие между идеализмом и идеализмом, как это делал сам Кант, и выделить характеристику «трансцендентальный». Тогда между идеалом и идеализмом возникнет большее различие, чем между идеализмом и реализмом в критике. Действительно, наконец, между ними может быть достигнуто единство, которое, пусть даже только для специалиста, должно быть понятно ему очень просто и сразу.