Совершенно неприемлемо и это следует отметить вскользь мнение тех, кто исключительно в определенных областях, где мышление и знание, якобы основанные на самих себе, оказываются недостаточными, хочет сослаться на веру как на напрашивающееся дополнение и механически дополнить знание извне, поскольку, как я уже сказал, вера теснейшим образом включена во всякое мышление и знание. Мы можем научиться у скептиков тому, что даже логический процесс мышления, не говоря уже о чувственном опыте, должен быть верой, чтобы все не растворилось в пустой игре воображения и не стало возможным никакая уверенность, никакое убеждение.
Из сказанного выше должно быть ясно и мы не можем этого достаточно повторить и обосновать, что истинное, реальное мышление, мышление в себе, которое всегда присутствует в появляющемся мышлении как его сущность и задача, всегда должно мыслить только истинное и реальное, самосуществующее, как внутреннее ядро всех видимостей.
И наоборот, только истинное бытие-в-себе действительно мыслимо и действительно мыслится истинным мышлением. Явление также понимается здесь как то, чем оно является на самом деле, а именно как появление более глубокой действительности.
Если мы далее задумаемся над тем, что истинное мышление есть только рациональное мышление и всегда мыслит рационально, то из этого следует, что его предмет, зримое, также обязательно должен мыслиться как рациональное, только действительно мыслимое как рациональное. Мы должны еще раз осознать, что, собственно, означает разум и рациональное мышление. Как рациональный мыслитель как таковой не является изолированным, обособленным субъектом, определяемым случайными предрасположениями и обстоятельствами, а четко связан с общим разумом и тем самым сущностно определен, так и его объект также должен мыслиться не как изолированный, обособленный, а как общий, связанный с общим разумом, и реально мыслится только таким образом. Изолированная, оторванная от действительности мысль это не мысль, а самое большее идея. Человек всегда мыслит в общих чертах и в обобщениях, всегда пытается подвести индивидуальное под понятие. А в рациональном мышлении каждое понятие не обособлено и не изолировано так далеко зайдет абстрактный ум, а связано с более высокими понятиями и в конечном счете с высшим единством всего мышления (и бытия) и должно вписываться в него как органическая связь. Мы не всегда осознаем эту высшую, непрерывную связь наших понятий, поскольку наше фактическое мышление не доведено до предельных последствий; но эта связь всегда невольно предполагается, и всякая мысль, не желающая с ней совместиться, отвергается нашим мышлением как невозможная, как только мы достигаем этого осознания. Поэтому мы справедливо считаем принцип тождества и закон противоречия первым законом мышления.
Этот закон мышления мы обязательно применяем и к объекту мышления самоочевидному; то, что противоречит самому себе, не может быть реальным, не может мыслиться как реальное. Мышление вступало бы в противоречие с самим собой, если бы оно могло мыслить противоречивые вещи, если бы противоречие не растворялось глубже в единстве. Противоречие, где оно, казалось бы, имеет место, должно относиться к явлениям как таковым, а не к бытию-в-себе.
Кант также тщательно старается оградить свою вещь-в-себе от противоречий и, как известно, предпочитает возлагать свои знаменитые антиномии на разум, который несправедливо применяет к вещи-в-себе идеи и законы, которые на самом деле применимы только к явлениям. Поэтому шутили о его" склонности» к вещи в себе и несправедливой строгости к разуму, который виноват во всех противоречиях. Но эта" слабость» объясняется тем, что сам Кант невольно рассматривает свою вещь-в-себе как стоящую на страже закона разума и в этом отношении разумную (ибо что еще может помешать ей противоречить самой себе?), подобно тому как его предмет возможного опыта, как я уже говорил, является всеобщим, мыслимым, а условия его столь же всеобщими, разумно-детерминированными. С другой стороны, такой «разум», который нес бы в себе неразрешимые противоречия и застревал бы, в частности, в абстрактной оппозиции явленности и истинной сущности, не был бы истинным, самосуществующим разумом, а во всяком случае лишь несовершенной его явленностью.
То, что истинному предмету должно, следовательно, соответствовать истинное мышление (а взаимное непредставление с одной или, скорее, с обеих сторон выдает несовершенство и неистинность), возможно только при мысли истинного, самосущего (нуменона) как самого разумного, рассудочного мышления или, скажем прямо, как разумного мышления. На самом деле должно быть само собой разумеющимся, что то, что мыслится, всегда есть только мысль, продукт мысли: только в той мере, в какой вещи по существу мыслимы как содержащие мысль и прослеживаемые до понятий, они действительно мыслимы. И сами эти мысли мыслимы не как мертвые, усеченные результаты, а только в их живом возникновении и определенности, действительно в конечном счете в их возникновении из абсолютной идеи или разума, т.е. как мышление, так что совершенное мышление в конечном счете и по существу мыслит только себя, как говорит Аристотель. Ибо только таким образом рациональное мышление обретает свое понятие, только таким образом оно может быть рационально мыслимо как рациональное мышление.
Таким образом, нуменон, согласно своему истинному понятию, будет одновременно и ноуменом, и ноэзисом или же можно рассматривать нуменон как средний и рефлексивный (мыслящий сам себя).
Конечно, в мире явлений и кажущегося мышления эта цель достигается несовершенно и приблизительно. Вещи несовершенны, и мы несовершенны. Во всяком случае, вещи даны нам по отдельности и внешне окутаны твердой и темной коркой внешности, под которой скрыта заложенная в них мысль и лишь с трудом вытягивается в сознание нашей рефлексией и как бы делается текучей. А субъективная мысль, в которую мы постепенно превращаем пережитый предмет, сама сужена и загрязнена случайными наблюдениями и индивидуальной ограниченностью, и как абстракция она несет на себе печать нереальности и в лучшем случае содержит лишь теневые очертания, так сказать, действительной истины. Однако развитие всегда идет к совершенству шаг за шагом. В целом окружающие нас вещи становятся более рациональными, более прозрачными, более продуманными (во многом благодаря человеческому труду), а человеческая мысль углубляется и обобщается, приобретая подлинную проницательность и способность к объективации. Что касается, в частности, субъективной жизни мысли, то каждый может сам наблюдать, что чем глубже его познание проникает в сущность вещи, тем прозрачнее и самоочевиднее становится для него эта сущность и в конце концов предстает как его собственная мысль, развившаяся из него самого и основанная в нем самом.
Из этих зачастую бесконечно малых приращений так сказать, дифференциалов рационального познания должно быть интегрировано понятие полного, истинного мышления.
Истинная сущность вещей, которую ищут за явлениями, не может поэтому мыслиться как мертвая, абстрактная, просто существующая вещь она мыслится не так, но как нуменон и как таковой nooun или nous, система живых мыслей, которые производят себя из высшего, единого принципа, абсолютной идеи или причины, которая мыслит себя во всем. Это, скажем так, должно быть мыслимо, ибо оно лежит именно в понятии бытия мысли, которое в конечном счете мыслимо только как мышление. Возможно, это звучит несколько заумно и диалектично, но ведь должно быть очевидно и то, что в истине не мыслимо ничего, кроме того, что подобно мышлению, в соответствии с понятием мышления и вытекающими из него логическими законами.