Но и здесь Кант остановился на пороге. А именно, вместо того чтобы после признанной недостаточности опыта как источника знания, ведущего к действительной истине, искать более глубокого познания самого себя, он оставил последний как трансцендентный, выходящий за пределы всякого знания, и в конце концов снова обратился к опыту и явлению и не захотел принять априорное как основанное на самом себе, а лишь как условие возможного опыта, т.е. фактически как вспомогательную гипотезу. Подобная вспомогательная гипотеза должна иметь практическое значение и по отношению к религии и морали.
Однако, подобно тому, как выход за этот фактически узкий трансцендентально-критический порог неизбежно лежит в самой природе дела, так и у Канта нет недостатка в следах, указывающих на такой выход, хотя бы намекающих на его возможность и даже содержащих невольные импульсы к нему.
Кант прямо признает, что явление обязательно предполагает явление: «Было бы нелепо, если бы явление было без того, что явилось». Эту же мысль высказывает Герберт Спенсер, утверждая, что относительное, а по его мнению, только познаваемое, не могло бы быть, если бы не было абсолютного. Далее нам остается только осознать, что то, что обязательно должно быть предпослано явлению, действительно лежит в основе явления, присутствует в нем и является именно тем, что в нем появляется, т.е. тем, что есть само по себе, тем, что действительно, которое, с одной стороны, не является явлением как таковым, не появляется, а с другой является тем, что появляется и проявляется, хотя бы опосредованно, через явление. Действительно, можно сказать, что именно в понятии самосуществующего проявиться, возникнуть в явлении о чем более подробно будет сказано ниже. Точно так же неизменное, тождественное самому себе, без которого не могло бы произойти никаких изменений, есть именно то (как бы парадоксально это ни звучало), что изменяется в изменении, как и в понятии неизменного (бесконечного, вечного) входить в конечность и изменение и становиться активным в них и через них.
То, что кантовская вещь-в-себе не может оставаться в резко оборванной абстракции и отрицании, а должна быть, по крайней мере, поставлена в позитивное отношение к явлению, уже было признано с нескольких сторон. Так, Шопенгауэр хочет понять вещь в себе как по общему признанию, слепую, неразумную волю к явлению. Для посмертного Шеллинга это божественная произвольная воля, которая вдыхает полноту и движение в априорное категориальное сплетение и тем самым производит появляющийся реальный мир. Герберт Спенсер видит в своем Абсолюте сверхъестественную силу, не поддающуюся дальнейшему определению, которая господствует над кажущимся, естественным бытием.
Но сам Кант дал вещи-в-себе гораздо более краткое и точное обозначение, употребив вместо этого не совсем удачного обозначения слово noumenon можно сказать: по счастливому провидению [вдохновению].
Мы не спрашиваем, что изначально имел в виду сам Кант, может быть, он хотел, чтобы нуменон воспринимался только как формальное, негативное противопоставление феноменам (phaenomenon). Мы не пишем здесь историю и хотим лишь дать себе отчет в том, что заключено в понятии нуменона как такового и насколько корректно можно говорить об истинности и реальности возникающего бытия.
Как известно, в первом издании «Критики чистого разума» Кант сделал замечание о том, что вещь-в-себе, о которой неизвестно, что и как, в действительности может быть ничто не мешает нам это сделать однородной или тождественной с мыслящим субъектом, и исключил это замечание во втором и последующих изданиях. Мы не имеем намерения возобновлять старый спор, который в его время велся главным образом между Юбервегом и Мишле, о причинах этого исключения, о том, представляет ли оно собой изменение точки зрения или нет: Во всяком случае, нам кажется, что с чисто критической точки зрения, когда о вещи самой по себе ничего определенного сказать нельзя, признание просто возможной идеи не имело научного значения (как и дальнейшее ее использование) и вполне могло быть опущено в научном изложении, в котором нет оснований видеть последующее отрицание ранее признанной возможности. Другое дело, если бы тождество вещи-в-себе с познающим субъектом было показано не только как возможная, но и как необходимая мысль; но Кант, по крайней мере с ясным сознанием, до этого, несомненно, не дошел; хотя, возможно, в выбранном имени есть невольный намек в этом направлении, который мы здесь и продолжим.
II.
Нуменон означает то, что мыслится, или, точнее, то, о чем думают. Предметом мышления является, конечно, мыслимое (noeton).
Что же на самом деле мыслимо и что действительно мыслимо?
Сразу же подчеркнем, что не следует путать мышление с представлением, как это часто бывает. Представление это всего лишь частность и субъективность, а представляющий субъект как таковой непосредственно индивид, зависящий от индивидуальной, даже сиюминутной ситуации и настроения. Случайно ли соответствует объективное представлению; можно представлять себе вещь так или иначе, в зависимости от случайности или произвола; можно представлять себе противоположности как равно возможные и часто сознавать, что представление совершенно лишено объективной обоснованности и является лишь внутренним образованием, порождением воображения. Однако мышлению как таковому мы обязательно приписываем объективность и всеобщую обоснованность. То, что мы действительно думаем, мы не можем думать иначе. Мыслящий субъект как таковой это свободный, общий субъект, свободный от всех конкретных и случайных склонностей, настроений и влияний. Способность мыслить, то, что действительно мыслит в нас, есть разум, эта истинная всеобщность, которая не замкнута и не исключительна в индивиде, но тесно объединяет его со всеми разумными существами, более того, со всеми разумными существами. Тот, кто мыслит и мыслит рационально, что, собственно, одно и то же, мыслит не исключительно для себя, от своего имени, а по существу для всех, от имени всех рационально мыслящих существ, как представитель всеобщего разума, и то, что он мыслит, он мыслит как универсально достоверную истину. Мыслить действительно и истинно и мыслить то, что действительно и истинно, сами по себе тождественные понятия.
Не надо утверждать, что возникающее человеческое мышление часто ошибочно и содержит ложь. Ведь на самом деле это означает лишь то, что его «мышление» несовершенно, что оно не дотягивает до своего срока, а это значит опять-таки: это не настоящее мышление, а мышление, загрязненное и испорченное примешанным воображением, что человек не столько мыслит, сколько воображает, что мыслит. Человечески несовершенное, ошибочное и ложное заключается только в способности представлять и создавать иллюзию мышления, а не в самом мышлении, в мышлении как таковом. Но как за всякой мнимостью стоит подлинное «я», так и за ошибкой скрывается неправда.
Ибо истинная природа человека всегда есть разум и рациональное, истинное мышление даже если оно так часто и многократно подавляется и заслоняется обманчивой явью. То, что отдельный человек осмеливается теперь овладеть своей истинной природой, поместить себя как бы за завесу явлений и поверить в истинность своих мыслей, можно назвать верой, и в этом отношении вера и убеждение, по крайней мере бессознательно, причастны ко всякому знанию истины конечного бытия, так же как, наоборот, всякая вера, всякое убеждение в самом обыденном факте основано на том, что отдельный субъект помещает себя за пределы себя как такового и оказывается в единстве с общей, объективной истиной. И к этому, как к своей подлинной сущности, должен стремиться возвыситься всякий человеческий дух.