Таким образом, проблемы оказываются последовательно взаимосвязанными, и на этом основана связность настоящего изложения, задуманного как единое целое. Краткий обзор хода изложения сделает его еще более понятным.
Мы исходим из необходимости этического долженствования как факта рационального сознания, который непосредственно определен, настолько определен, что сам является предпосылкой всякой косвенной определенности, поэтому в себе недоказуем, но тем не менее достижим (§1). Действительно, этот практический момент долженствования в конечном счете является также основанием всякого теоретического познания (§2). Но теперь встает вопрос о том, что означает это долженствование: к кому оно относится и что оно говорит, т.е. перед нами встают вопросы
его охвата (§3) и его содержания (§4). В отношении первого вопроса мы признаем его всеобщность для всех разумных существ, в отношении второго его чисто формальную обоснованность, которая не может быть определена в терминах содержания. Этому посвящена первая глава.
Во второй главе рассматривается вопрос о соотношении морали и счастья. Исходным пунктом здесь является факт врожденного стремления человеческой природы к счастью, и мы должны попытаться распознать связь этого стремления с всеобщей надиндивидуальной этической детерминацией, т.е. выяснить, являются ли они в действительности одним целым, находятся ли они в неразрывном противоречии друг с другом, или, наконец, они различны, но не несовместимы (§5). Последнее разделение окажется верным. Ведь хотя эвдаймонизм неадекватен для того, чтобы служить моральным принципом (§6), не всякое стремление к счастью, не всякая склонность безнравственны (§7). В этом же, по сути, состоит убеждение Канта и смысл кантовской этики (§8).
Второе возражение, согласно которому критическая этика ставит под угрозу личность в силу ее внеиндивидуальной, общечеловеческой цели, встречается реже, чем предыдущее, но не в силу объективной малозначимости вопроса, а лишь в силу субъективной заинтересованности в нем человека. Мы уже говорили, что все заинтересованы в счастье, но не все осознают ценность личности.
Не менее, а может быть, и более того, именно поэтому данная проблема объективно имеет особое значение. Она сложнее предыдущей еще и потому, что в ней переплетаются несколько специальных проблем, поэтому прежде всего необходимо четко сформулировать проблему (§9). Весь вопрос предполагает суждение о личности во внеэтической сфере, а понимание этого суждения предполагает понимание сущности личности вообще. Поэтому, чтобы понять внеэтическое суждение (§11), мы должны сначала разобраться с этой сущностью (§10), а затем, чтобы иметь возможность рассмотреть место личности в критической этике (§12). Это позволит окончательно прояснить отношение внеэтического суждения к самой этике.
Глава 1.
§1.
Должное в чисто практическом.
«Нигде в мире невозможно ничего, помыслить, что можно было бы безоговорочно считать добром, а только добрую волю» 6Так Кант начинает свое «Основоположение метафизики нравов». Это, как он объясняет и как призван показать данный §1, несомненность, которая сразу же очевидна для каждого человека, без всяких философских спекуляций, более того, даже без всякой «народной житейской мудрости». Далее Кант поясняет, что все остальное, о чем мы говорим как о «хорошем и желательном», является таковым только в определенных намерениях; далее все зависит от того, как воля использует это в смысле намерения духа, чести, богатства и т. д. Кант напоминает нам об этом.
Всякая моральная оценка, всякое суждение о том, является ли что-либо хорошим, ставится, таким образом, в зависимость от воли.
Но в каждом суждении есть признание того, что нечто должно быть таким, как оно есть, или неодобрение его противоположности, того, что нечто не должно быть таким, как оно есть, и каждый человек на самом деле осуществлял это суждение бесчисленное количество раз в жизни, что и приводит к осознанию «внутреннего принуждения», Это осознание и это чувство внутреннего принуждения есть наиболее общий практический базовый факт, который каждый человек переживал в жизни бесчисленное количество раз, даже если он никогда не выражал его в абстрактной форме.
Чувство внутреннего принуждения признавать желаемое и не одобрять нежелаемое можно назвать чувством ответственности. Оно непосредственно определенно и именно поэтому недоказуемо, но, безусловно, доказуемо.
Но непосредственно доказуемость означает, что мы в состоянии показать ее каждому как факт, поскольку он сам уже предполагает ее для других; признает ли он ее своим принятием или отвержением, показывает ли он ее своим восхищением или нежеланием. Ибо все это есть не что иное, как многообразное выражение
для этого чувства. Тому, кто отрицает его ради какой-то теории, поясняет Фихте, «легко, по крайней мере, по мнению других, если он достаточно беспристрастен и не думает о своей философской системе, доказать противоречие между его процедурой и его утверждением».7 Иначе почему, например, он гневается на того, кто зажег пламя, уничтожившее его дом, а не на пламя? спросил бы его Фихте. Но прежде всего отрицание противоречило бы самому себе, ибо даже тот, кто отрицает его на словах, на деле снова предполагает его, поскольку сам требует признания своего отрицания и тем самым утверждает, что его отрицание оправдано. Если мы теперь обратим внимание на то, что подразумевает это утверждение, то выйдем из области чисто практической в область теоретическую.8
§2.
Должное в теоретическом.
Мы переходим от необходимости ответственности от ее непосредственного ощущения к ее логической, понятийной необходимости. Мы уже не останавливаемся на непосредственном факте, а вникаем в его причины. Но по этой причине в конечном счете мы должны будем остановиться на непосредственном факте, который делает возможными все причины, поскольку он является источником и корнем всех причин, причем сам он уже не может быть обоснован и доказан, а может быть только продемонстрирован. Этот источник и корень всех причин, даже в теории, сам по себе есть не что иное, как чувство и сознание ответственности, чисто практическая необходимость, на которой в конечном счете основывается все теоретическое поведение. Ведь формой всякого познания является суждение, а всякое суждение требует основания. Все оправданное, однако, в конечном счете восходит к неоправданному, и действительно неоправданное в той мере, в какой оно уже не нуждается во внешней причине, т.е. должно нести причину своей уверенности непосредственно в себе, чтобы быть источником всякого косвенного сознания. Но это означает, что его критерий чисто практический, только чисто практически мы можем осознать его непосредственное самовозникающее основание. Принуждение к его признанию также осознается нами как непосредственная дурная обязанность, за пределы которой мы уже не можем выйти, о причинах которой мы уже не можем спрашивать. Поэтому конечным основанием теоретического является практическое, и только потому, что мы закрепились в области практического, мы имеем твердую опору в познании. Чтобы не останавливаться на фактах и не спрашивать об их причинах, мы должны, тем не менее, снова устремиться к самому факту, факту дурной необходимости, которая также дает всей теоретической деятельности прочный фундамент и основание; необходимости, которая впервые переносит свою силу прямой определенности на косвенную и тем самым впервые дает уверенность и гарантию всему познанию и всем суждениям.9