Но как бы ни относиться к Канту, нельзя прийти к систематической точности, если не осознать, что «формальное» и «содержательное», которые, по сути, неразрывно связаны друг с другом, не являются взаимоисключающими противоположностями, что даже «формальное» и «материальное» не являются взаимоисключающими, как бы строго их ни различать, и что различение «содержательного» и «материального» особенно необходимо именно потому, что их часто путают.
Если этическая законность предстает как общая задача воли, о какой бы общности ни шла речь, то она есть форма ее детерминированности по отношению к данной актуальной субъективной воле, насколько она вообще этически детерминирована. Но вместе с тем в нем должно заключаться и содержание закона, что отличает его этический характер от логического, эстетического и т.д., поскольку в задаче данной воле всегда что-то дается. Это нечто и есть содержание закона. Его смысл и ценность это его форма. Выражаясь субъектно, это означает, что должное как таковое обозначает форму, а предназначенное содержание закона. Сам закон есть форма как ценностный принцип в целом и имеет содержание как ценностное наполнение. В своей неразрывной целостности формы и содержания он образует критерий оценки данной актуальной воли с точки зрения ее этической ценностной детерминированности. Даже если по своей субъектности она предстает в своей форме как должное, а в своем содержании как предназначенное, она, тем не менее, совершенно не зависит от того, обращается к ней актуальная субъективная воля или нет, как по форме своей действительности, так и по своему ценностному содержанию. Напротив, ее ценность зависит от ее отношения к праву.
Как в отношении закона, короче говоря, следует различать долженствование и намерение, но они составляют неразрывное целое в соотношении формы и содержания, так и в отношении действительной воли следует различать хотение и намерение, но они, со своей стороны, также составляют неразрывное целое и коррелятивное единство. Неправильно истолковать акцент на ценностном характере формы этической законности как означающий, что на основании формального этического определения воля не должна иметь содержания, значит неверно оценить факты, не только упустить из виду двойное определение содержания волящим и волимым, но и не признать, что волящее и волимое находятся в совершенно иной сфере, именно в сфере ценности, чем действительная воля, которая находится в сфере реальности как с волящим, так и с волимым.
С другой стороны, следует особо подчеркнуть, что как в желании всегда присутствует намерение, так и в воле присутствует намерение. Воля, не волящая чего-то, не будет волить ничего, а воля, не волящая ничего, не будет волить вообще и, следовательно, не будет волей. Это нечто волевое теперь можно было бы назвать также содержанием воления в отличие от воления как воления, которое «имеет» свое «содержание» как «форму», но теперь уже в смысле «акта». Но чтобы отличить нечто волевое как содержание закона или воли от нечто волевого как содержания акта или воли, это нечто волевое называется «материей» или также «материалом» воли.
IV. Содержание этического основного закона как такового
Основной нравственный закон характеризуется универсальной всеобщностью. Поэтому его субъектность определяет и его содержание. Поскольку он обращен к каждой разумной воле, его содержание, как бы мало ни было воление без воли, не может быть определено этим волением, которое различается от воли к воле. В этом нечто волевом, которое уже было отличимо от нечто волевого, не может заключаться нечто волевое, а значит, и не смысл всеобщего закона, более того, не смысл этического закона вообще. Различение Шопенгауэром вопроса «могу ли я делать то, что я хочу» и вопроса «могу ли я также хотеть то, что я хочу» может показаться очень резким и четким, но в действительности оно как раз размыто и неясно. В нем смещаются различия не только между объективностью и всеобщностью и различными формами всеобщности, но и между содержанием и материей; различия, которые Шопенгауэр, разумеется, даже отдаленно не рассматривал. Вопрос о том, могу ли я также хотеть то, что я хочу, это вовсе не этический вопрос, и не психологический вопрос. В определенном смысле это бессмысленный вопрос. Ведь если я чего-то хочу, я должен быть в состоянии этого хотеть. Если бы я не мог этого хотеть, то я бы не хотел этого вообще. Кантовское различие между «ли» и «как» возможности, которое Кант так глубоко и содержательно применяет к общей проблеме опыта, для Шопенгауэра здесь не является вопросом. Поэтому остается неизменным: то, что я хочу, я всегда должен иметь возможность хотеть.
Мне, конечно, еще не нужно уметь это делать. Но в том-то и состоит ложность вопроса: могу ли я также хотеть то, что я хочу, что параллельно с ним не может быть поставлен вопрос: могу ли я также делать то, что я хочу. Вопрос: могу ли я также хотеть то, что я хочу, может соответствовать только вопросу: могу ли я также делать то, что я делаю. И бессмысленность этого вопроса раскрывает и бессмысленность первого вопроса.
Поэтому только этот вопрос может быть вопросом: Как я должен волить, чтобы волить так, как я должен волить. Поэтому этот вопрос должен быть задан независимо от материала, если мы хотим достичь всеобщности, не затрагиваемой материалом. Ведь материальное никогда не бывает общим, а всегда индивидуально. Поэтому общая заповедь может быть дана воле, которая как таковая всегда индивидуальна, только путем одновременной сверхиндивидуализации ее в ее индивидуальности, путем требования от нее не только оставаться индивидуальной, но и возвышаться и расширяться до сверхиндивидуального общего. Поэтому истинное и подлинное содержание самого общего этического фундаментального закона фактически может означать не что иное, как волеизъявление таким образом, чтобы мое волеизъявление как волеизъявление (а не волеизъявление) было возведено в общий принцип, подобно тому как Кант фактически выразил «фундаментальный закон чистого практического разума» в форме «категорического императива». В этом хорошем смысле закон не лишен содержания, но его содержание само по себе «формально», поскольку оно не «материально», а сам закон не является «чисто формальным» в ложном смысле, поскольку он не материален.
V. Моральная цель и моральный мотив
Ответ на вопрос: как я должен поступать, чтобы поступать так, как я должен поступать, привел к тому, что содержанием закона стало требование к моему желанию быть пригодным в качестве общего принципа. Таким образом, сам закон признается целью или назначением моего воления. Ради закона как цели, ради закона как такового я должен волить, чтобы волить нравственно. Мое воление должно определяться законом, если мы хотим, чтобы оно претендовало на моральную ценность. Эта идея объединяет два аспекта, которые необходимо различать тем резче по их внутреннему смыслу, чем чаще они смешиваются в этической дискуссии. С одной стороны, это закон как цель, с другой детерминация воли как мотив. И то, и другое находится в этически необходимом субъектно-объектном соотношении. Но именно поэтому субъективный и объективный корреляты в этом соотношении не совпадают. Поскольку и то, и другое можно обозначить одним и тем же словом «причина», поскольку на вопрос: по какой причине человек поступил, можно ответить, исходя как из закона или цели, так и из мотива, их различие легко скрыть языком. Но «причина» в этих двух случаях означает совершенно разные вещи, как бы тесно они ни были связаны. Закон как цель это объективное правовое основание, в соответствии с которым должно быть осуществлено намерение; мотив это субъективное побуждение, на основе которого намерение фактически осуществляется. Если этот субъективный мотив направлен на объективное правовое основание, то он является правильным в этическом смысле, т.е. нравственным. Таким образом, в морали цель и мотив вступают в конкретную связь. Но это не означает, что звенья этой связи тождественны. Представление или реализация правоты субъективного мотива в желании действовать в соответствии с целью называется долгом. Направить мотив в русло закона значит сделать закон нормой долга в рациональном сознании. В направленном таким образом мотиве воли закон вызывает уважение у субъекта. Судить о мотиве по цели значит: уважать закон, значит: иметь в качестве мотива сознание долга, ибо закон есть правовое основание. Таким образом, уважение или сознание долга является специфически этически обусловленной движущей силой или моральным мотивом. И в соотнесении с этим основной нравственный закон заявляет в качестве своей цели: «Поступай из уважения к закону» в кантовской формулировке или: «Поступай из сознания долга» в формулировке Фихте.