Кёрнеру, которому он посылает в продолжение эстетических писем до 17-го включительно. «Такого единства, как то, которое скрепляет эту систему, я еще никогда не создавал в своем уме, и должен признаться, что считаю свои доводы непреодолимыми». Он вызывает на поединок самого друга. «Каждое ваше выступление сослужит мне теперь великолепную службу и увеличит ясность моих идей». (5 янв. 1795 г.) Так пишет только самоуверенная сила философского мыслителя. Но, с другой стороны, поэтическая часть этой поэтико-философской двойной натуры была так сильна и так легко пробуждалась, что не более чем через два дня, после чтения «Вильгельма Мейстера», пронизавшего его «сладким» ощущением «духовного и физического здоровья», он смог написать Гете: «Я не могу выразить Вам, как смущает меня часто чувство, когда я смотрю на философское существо из произведения такого рода. Там все так радостно, так живо, так гармонично решено и так по-человечески правдиво; здесь же все так строго, так жестко и абстрактно и так в высшей степени неестественно, потому что вся природа есть только синтез, а вся философия антитеза. Конечно, я могу засвидетельствовать, что в своих рассуждениях я остался настолько верен природе, насколько это совместимо с концепцией анализа; более того, возможно, я остался более верен ей, чем наши кантианцы считают допустимым и возможным.
Как сама красота берется из всего человеческого существа, так и этот мой анализ берется из всего моего человечества, и для меня должно быть слишком важно знать, насколько он совпадает с вашим. (7 января 1795 г.) На это весьма значительное письмо Гёте также не ответил письменно, по причине личной встречи между ними; однако о последнем вопросе мы узнаем из письма Шиллера к Кёрнеру от 19 января, в котором он описывает впечатление от устной лекции о части эстетических писем Гёте. Вчера вечером у меня был очень интересный опыт того, насколько ясным эссе в его нынешнем виде является даже для некантианских читателей. Я прочел его Гете и Мейеру, которые были здесь восемь дней, и оба были увлечены им от начала до конца, причем в такой степени, на которую едва ли способно любое произведение красноречия. Насколько большое внимание он уделял постоянной систематической связи с Кантом, помимо внимания к читателям, которые не были строго философски настроены, видно из следующего замечания в том же письме: Я также полностью исправил неправильное толкование бытия и возникновения там, где это было необходимо; хотя это уже было достаточно определено в самом деле. Ибо когда я говорю, что человек есть лишь постольку, поскольку он изменяется, самый строгий кантовский ригорист не может ничего возразить против этого, поскольку человек уже не является нуменоном.
Что касается самих «Писем об эстетическом воспитании человека», то мы еще меньше, чем в случае с другими сочинениями Шиллера, которых мы коснулись, можем обсуждать их систематическое содержание или даже давать им характеристику. Это главное эстетическое произведение Шиллера слишком важно и обширно для этого; насколько это необходимо, оно в любом случае будет обсуждаться в последующем критическом разделе. Здесь же мы ограничимся приведением тех отрывков, которые цитируют Канта и поэтому представляют исторический интерес. Здесь их гораздо меньше, чем в оригинале писем (см. выше с. 249253). В первом письме Шиллер признает в соответствии с аналогичным содержанием второго письма к принцу (см. выше с. 250) что это «по большей части кантовские принципы, на которых будут основываться следующие утверждения», и далее выражает мысль, уже высказанную там, а также в «Anmuth und Würde» и письме от 26 октября 1794 года. Октябрь 1794 г.: «По поводу тех идей, которые являются господствующими в практической части системы Канта, только философы расходились во мнениях, народ же, смею доказать это, всегда был един. Освободите их от их технической формы,77 и они предстанут как отложенные во времени требования здравого смысла и как факты нравственного инстинкта, который мудрая природа поставила на страже человека, пока светлое прозрение не сделает его совершеннолетним».
В примечании к 13-му письму (с. 52) он говорит, что идея о необходимом противоречии между разумом и чувственностью «никак не соответствует духу системы Канта, но вполне может лежать в ее букве». Наконец, в 15-м письме он комментирует обсуждение понятия красоты: «В этой работе, как и во всем остальном, критическая философия открыла путь, чтобы привести эмпиризм обратно к принципам, а спекуляцию к опыту». (с. 62, примечание.) Таким образом, эти краткие выдержки из самого письма подтверждают чувство друга и оппонента, что один и тот же в основном дух Канта То, что такая независимая индивидуальность, как Шиллер, не может быть принуждена к какому-либо образцу, само собой разумеется, и его значение для дальнейшего развития кантовской системы будет обсуждаться позже. Здесь же нам остается лишь отметить историческое влияние. То, что такое влияние имело место и со стороны философии Фихте (в ее первой форме), мы уже отмечали в другом месте. 78О том, что он не был слишком глубоким, свидетельствует оживленный спор, который Шиллер вступил с Фихте в 1795 году именно по этим вопросам. Фихте представил свои идеи на ту же тему под названием «Дух и буква в философии» (Geist und Buchstab in der Philosophie) в качестве эссе для «Horen», но Шиллер отверг его как неподходящее. 79Высказывание Фихте в письме, в котором он жалуется на это Шиллеру, характерно для позиции обоих по отношению к эстетике Канта. В своем письме Фихте думает, что он «распространил ясность, которой нет нигде, по поводу нескольких темных высказываний Канта в теории вкуса, в результатах которых я с ним совершенно согласен», а затем замечает, весьма изумленный: «Но что я говорю? Именно в этих отрывках и возникают ваши вопросительные знаки». 80(!) Так, в письме, которое он в конце концов отправил Шиллеру после публикации части эстетических писем, сам Кант смог написать полную похвалы фразу: «Я нахожу письма об эстетическом воспитании человека превосходными и изучу их, чтобы иметь возможность сообщить Вам свои мысли о них». 81Для истории философской этики и эстетики одним из самых прискорбных фактов является то, что это намерение Канта о котором сокрушался уже Вильгельм в. Гумбольдт 82 а также «культивирование» «знакомства» и «литературного общения» с «талантливым и ученым человеком» и «дорогим другом» в целом, которое кенигсбергский философ предполагал в этом письме, осталось неосуществленным.
Помимо других причин, «несдержанности старости» и «множества еще предстоящих мне работ», которые Кант часто приводит, в том числе и здесь, в свое оправдание, было еще известное притеснение нашего философа берлинской цензурой,83 которым он мотивировал и «отсрочку» запрошенного им вклада в «Horen»,84 который впоследствии, в результате преждевременного закрытия этого самого идеального из всех немецких журналов, вообще не мог быть осуществлен. Возможно, отрывок из 19-го «Эстетического письма», который мы недавно почти дословно обнаружили в «OpusPostumum» Канта (см. выпуски 1 и 2 этого журнала), является признаком того, что Кант делал заметки с целью предполагаемого обсуждения писем Шиллера, которое он потом уже не успел сделать из-за перегруженности другими работами, в связи с нарастающей слабостью старости. О том, как много планов было у Канта в то время, несмотря на 71 год, можно судить по заметке в письме В. В. Гумбольдта к Шиллеру от 5 октября 1795 года:> Недавно я разговаривал с профессором из Эрлангена, его зовут Мемель. Он только что приехал из Кенигсберга и много знает о Канте. Среди прочего он сказал, что у Канта в голове все еще огромное количество незаконченных идей, над которыми он не только хочет работать, но и работать в определенном порядке"..85 Радостное впечатление, которое произвело на нашего поэта прибытие долгожданного письма из Кенигсберга, хотя в этом отношении заметно более слабое, чем прежде, отражено в письме его к Кёрнеру от 10 апреля 1795 года, в котором говорится: «Кант написал мне очень дружеское письмо, но просит отсрочки в отношении Horen. Он хочет написать мне больше о моих эстетических письмах, которые он очень хвалит, когда изучит их. Однако я только рад, что старик все-таки в нашем Обществе.