Батя, ты бы ещё раньше пришел, нападаю сходу, не даю ему опомниться.
Но отцу этого и не надо. Он вдруг откидывается назад, заносит руку, и я даже глазом дернуть не успеваю, как родительский кулак впечатывается в мое прекрасное рыло. На мгновение теряю ориентацию, кажется, что черепок лопнул, как спелый арбуз. Трясу головой, пытаюсь понять, что происходит.
Борик, так нельзя! из-за спины родителя появляется испуганная любовница, а за ее спиной виднеется парочка громил-телохранителей. Он же твой сын! она бросается ко мне. Алекс, миленький, покажи, где болит?
Отстань, толкаю Нику рукой.
Убью, гаденыш! кидается на защиту любовницы отец. Как родил, так и придушу!
Он снова пытается ударить меня, но я уже настороже: перехватываю его запястья и крепко сжимаю.
Ещё раз полезешь с кулаками, отвечу, говорю тихо, но так, чтобы с первого раза стало ясно. Я уже не ребёнок, могу сам решать, как жить.
Мальчики, так нельзя! верещит Ника и тянет нас в разные стороны. Вы же родные.
Да? Сам? отец не обращает внимания на неё. Он, хотя и сдает позиции, ещё кипятится и пылает праведным гневом.
Я смотрю на его вспотевшее красное лицо, на очки, криво лежащие на носу, и внезапно чувствую жалость. Если бы я вырастил такого сына морального урода, тоже захотел бы прибить на месте.
Сам, закрываю дверь и показываю гостям на диван. Проходите, садитесь, сейчас закажу завтрак.
Разворачиваюсь и иду в ванную: пока приведу себя в порядок, разгневанный предок, глядишь, и успокоится. Быстро заказываю завтрак в номер и забираюсь в душевую кабину. Под струями контрастного душа голова становится ясной.
Словно фильм перед глазами проносится моя бесцельная жизнь. Вечная война с отцом, постоянно испуганный, словно вороватый, взгляд мамы, почти тридцать лет живущей с домашним тираном. И хотя сейчас он уже вышел в тираж, былой силы и сноровки не растерял.
Ощупываю отёкшую переносицу, надеюсь, обошлось без перелома, но снимок придётся сделать. Красавец мужчина. Прокушенная мочка уха похожа на спелую сливу, под глазом разливается синяк, а нос превратился в грушу осенний сбор урожая, не иначе.
Выхожу, обмотав бедра полотенцем, просто детское желание позлить папашу. И он тут же реагирует на провокацию.
Прикройся! батя снимает с себя плащ и швыряет в меня.
Я демонстративно перешагиваю через тряпку и закрываюсь в спальне. Подождут. Если сразу не ушли, значит хотят поговорить. Только вот о чем?
Идея приходит в голову неожиданно. А что, если
Глава 12
Я выталкиваю мажора в коридор и прислоняюсь к двери, словно этот паразит может прорваться сквозь запертые замки и задвижку. На секунду закрываю глаза, от пережитого внутри все трясётся, как зеленое желе. Почему зелёное? Не знаю. Кажется, этот цвет ассоциируется у меня со всем мерзким и грязным.
Вдох-выдох, вдох-выдох.
Уф! Наконец-то этот день закончился!
Отталкиваюсь от косяка и иду в кухню. Из ее окна хорошо виден двор. Не понимаю, как мажор узнал мой адрес. Через администрацию ресторана это сделать невозможно: рабочий день закончился, в офисе никого нет. Неужели специально следил? Вот больной! На всю голову отмороженный.
Осторожно отодвигаю штору и выглядываю. Из арки во двор въезжает такси. Я вижу, как Алекс садится в машину, бросая взгляды на дом, и испуганно прячусь.
Ты плохая дочь, тихий голос мамы, будто ледяной водопад, обрушивается на голову и приводит меня в чувство.
Почему? спрашиваю машинально и тут же жалею об этом.
Разрядка от пережитого стресса наваливается сразу, не даёт сделать шаг или поднять руку, а уж тем более спорить среди ночи с мамой, которая стоит в дверях кухни, по-прежнему теребя края халата.
Ох, как мне не нравится ее поведение! Как не нравится! Получается, незваный гость задел какие-то струны в мертвом от горя сознании. Завтра придётся опять вызывать врача.
Но у меня же другие планы!
Хочется плакать. Похоже, я никогда не буду жить своей жизнью.
* * *
Мы переехали в Москву чуть больше года назад. Отец-полковник, получил высокое назначение, вместе с которым прилагалась служебная квартира (правда, весьма потрепанная, зато почти в центре столицы) и представительный автомобиль с личным водителем.
С радостным сердцем мы раздали старое имущество друзьям и знакомым, избавились от машины и прилетели с Дальнего Востока налегке, чтобы начать жизнь с чистого листа.
Временно поселились в отеле и начали строить грандиозные планы на будущее. Папа видел себя генералом в верхушке военных сил страны, мама хотела насладиться жизнью столичной дамы, а я мечтала учиться в самом крутом вузе страны.
Жизнь казалась прекрасной, а Москва сокровищницей, заполненной сундуками с возможностями.
Увы! Наше счастье было иллюзией.
Папа через месяц умер от сердечного приступа. Просто однажды пришел с работы, взволнованный новыми перспективами, лёг спать и не проснулся. От пережитого стресса мама погрузилась в затяжную депрессию и превратилась в унылую тень: целыми днями бродит, шаркая ногами по полу, и вот уже год не выходит на улицу.
А я?
Я, восемнадцатилетняя девчонка, мгновенно повзрослела. После похорон и первого шока вынуждена была разгребать это жизненное дерьмо.
Деньги в неумелых руках быстро закончились: слишком много я потратила на адвокатов, так как управление потребовало вернуть предоставленное жильё. Но другого у нас с мамой не было, поэтому квартиру пришлось отстаивать и вырывать у государства чуть ли не зубами. Однако жить в пустом помещении без ремонта и мебели было невозможно. Пришлось пустить часть страховки на краску, обои и покупку элементарных вещей.
А остатки средств ушли на врачей и лекарства для мамы. Сначала ею занимались московские светила, потом доктора из поликлиники рядом с домом. Результата не дали ни те, ни другие, мама не хотела возвращаться из своего мира, где ей стало уже привычно, а деньги растворились в воздухе.
Вот так, засунув золотой аттестат подальше в шкаф, я стала искать работу, научилась считать деньги и планировать траты. Сначала мыла подъезды, чистила во дворе снег, выгуливала животных, а когда немного освоилась в Москве, завела знакомых, стала выбирать места более приличные и высокооплачиваемые.
Так и оказалась в ресторане. Конечно, далеко от дома, добираться на работу приходилось с несколькими пересадками, зато я могла брать с собой остатки еды, проводить первую половину дня с мамой и даже немного откладывать.
* * *
Не отвечая мне, мама проходит в кухню и начинает разбирать пакеты, брошенные на пол. Я молча ставлю чайник. Три часа ночи не время для ужина, но в желудке урчит, сегодня не было возможности нормально поесть, а потрясения всегда вызывают у меня зверский аппетит.
Вместе убираем продукты в холодильник. Последним достаю из пакета контейнер с пирожными. Запах из него несётся такой, что не могу удержаться от соблазна.
Быстро разливаю по чашкам чай.
Держи, пододвигаю к маме тарелочку. Дядя Миша делает просто восхитительные тортики.
Я люблю эти ночные посиделки в тишине перед выходным днем.
Тина, ты считаешь меня сумасшедшей? вдруг спрашивает мама.
Вилка с кусочком пирожного застывает на полдороге ко рту. И как я должна ответить на этот вопрос? Естественно, поведение мамы наталкивает на мысль о безумии, но это не так. Психиатры хором утверждают, что процесс обратимый, нужно только немного подождать. Она просто потеряла опору под ногами и цель в жизни. А сколько это будет длиться, никто не знает.
Конечно, нет, мамочка. Ты сегодня была просто на высоте. Сама вышла из квартиры, гостя за собой привела и открыла кабинет.
Язык прикусываю, чтобы не проболтаться о гормональном всплеске. Мама явно отреагировала по-женски на появление в доме красивого мужика.