Сергей Алферов
Не будите спящего героя
Глава первая
Чистый голос труб принёсся с ветром, смахнул с гнутой акации увядшие листочки и полетел дальше, прыгая по деревенским кровлям.
Горчак приподнялся на локте и прислушался: не иначе, глашатай дудит.
Трубы прозвенели во второй и в третий раз, но уже не отвлекли его от дела: парень, растянувшись на вытертом шерстяном плаще, изучал одинокий сорняк с бело-розовым цветком, похожим на растрёпанную макушку. И когда успел вырасти? Раньше его здесь не было парень всё бабье лето пролёживал бока под забором и изучил каждый кустик и травинку.
Знакомый цветочек. Когда Горчак бесштановым огольцом носился по оврагам, бездетная бабка Мякуша, приютившая всех деревенских сирот, вылавливала его и гнала на грядки, воевать с сорняками. Самым страшным врагом она называла этот, с виду безобидный, цветок. Добрая бабка хитро щурилась, называя сорняк по имени, а куча её приёмных внуков хохотала, тыкая пальцем в Горчака цветок был его тёзкой.
Парень сгрёб в кулак стебель и резко дёрнул. Вырванный сорняк полетел на дорогу.
Когда померла бабка Мякуша, дважды сироты сунулись было к соседям, но время наступило трудное, и лишние рты никому не требовались. На юге разгоралась война. Не заурядная, летняя, от посева до сбора урожая, в которой и гибли-то редко, а безобразная, с выжженными сёлами, отравленными колодцами, вереницами угоняемых в плен людей, чёрными от горя вдовами. Горчак, с ватагой таких же сорняков, ночевал на деревьях, кормился щавелем и орехами, кое-как запечённой на углях рыбой и тем, что удавалось стащить с чужих огородов.
Война не закончилась осенью. И зимой. Весной бабы, надрываясь, работали за мужей. А летом князь недоглядел, пропустил недруга за спину, и по полям и весям приграничных деревень прокатилась тяжёлая конница. Всем голодать, а сиротам помирать. Когда княжеский посланник приехал в Затон за новым ополчением, внуки бабки Мякуши явились к нему выгоревшей костлявой гурьбой, словно ватага маленьких смертей. Над ними сжалились и не прогнали.
Горчак посмотрел на ямку, оставшуюся на месте вырванного цветка. Выползет, паршивец. Живуч он, как сто кошек. Останется в земле хоть маленький кусочек корня вырастет новый сорняк. Выполешь его за лето пять раз, десять, а ему хоть бы что.
Половину сирот выбили в первом же бою. Неприятельская конница хитроумным манёвром прорвалась в тыл, к обозу, и покрошила мальчишек, стариков и калек, охранявших скарб. Тогда Горчак впервые увидел, как худосочный мальчишка прямо насаженной косой рассекает горло боевому коню в яркой попоне. Как щурясь и моргая от брызнувшей в лицо горячей крови, он пихает остриё в щель забрала разбившегося всадника. Наблюдал он за этим как бы со стороны, хотя руки, держащие косарь, росли из его плеч.
Сорняк растёт медленно и незаметно глазу, но не выдерешь его с корнем, не высушишь и не сожжёшь на укатанной глине, и готово: вытянется, достанет до подземной влаги, окрепнет и пойдёт в рост.
Правду говорят бывалые люди: на поле брани один день считается за три, потому и растут на войне быстрее.
Горчак тянулся к солнцу. Сначала робко, хоронясь за спинами старших, цеплялся за копьё и жмурился от страха при виде сотрясающей землю тяжёлой рыцарской конницы, но вбирал помаленьку силу и смелость, и вот уже за его спиной съёживались другие, а он в первом ряду метил рогатиной в лошадиный круп. Ловкий, злой, с головой на плечах, он недолго пробыл в босой пехоте. И ведь бродяга без роду-племени, сирота. Если б не война горбатил бы спину, таская борону, а тут приметили его. Плевать войне на род и племя. Ольгост и Смертонос, два старых рубаки, княжеские воеводы, взяли его под крыло. Меч, лук, копьё и боевой конь всё Горчаку было по плечу. Восемь лет не один день. Трудно и кроваво гнали княжеские дружины войну с родных земель на вражеские, а потом и закончили вовсе, принеся князю и его державе славу и богатство.
В отчем Затоне Горчака встретили, как родного. Многие припомнили его имя, и как порой подкармливали сиротинушку. Даже те, от кого ему ничего, кроме хворостины и каменюки промеж торчащих лопаток, не доставалось. Парень не стал гадать, проведали односельчане, что он заканчивал войну в наёмном полку, где платят щедрым золотишком, или же вправду радуются каждому вернувшемуся мужику. Приняли и ладно.
Он напросился в дом деревенского старосты, толстого Венда, хозяина расторопного и бережливого. До того расторопного, что за войну хозяйство его только умножилось. Горчак ссыпал в общий котёл заработанное, и зажил припеваючи. Ест как гость, по правую руку от хозяина. Работает как гость то есть никак. Соседи порадовались вслух чужому счастью, словно староста домового пригрел, а про себя посетовали, попыхтели, да принялись дочек наряжать и отправлять под вендовы окна.
Гомон, слабо доносившийся с окраины деревни, теперь приближался. Затон деревенька небольшая, три дюжины дворов, и от околицы до Срединного столба, где раскинулся обширный двор вендова хозяйства рукой подать. Народ шёл обсуждать весть глашатая, а где это делать как не возле дома старосты?
Горчак приподнялся на локте. Мимо проходили мужики и старшие парни. Между ними, как щенята, скакали детишки. Все косились на бывшего наёмника и проходили во двор. Там уже готовились к сборищу. Звенел голосок хозяйки, подгоняющей неповоротливых работниц. Составляли в длинный ряд столы. Из погреба тащили снедь и мутные бутыли. Деревня: чуть что так гулянье!
Горчак придержал сероглазого мальчонку в длинной, до пят, неподпоясанной рубахе.
Что за суетня?
Как что?! ахнул сорванец, потешно размахивая руками. Прынцессу в жены! Полкняжества в придачу! А он спрашивает!
Какую ещё принцессу? Княжну, что ли?
Мальчонка отмахнулся и нырнул в толпу, намереваясь пролезть во двор и подслушать всё, от начала до конца.
Горчак нахмурился. Ему казалось, что жужжащие полуденные мухи, вечерний собачий лай, крики петухов по утрам это навсегда, ничто не приневолит его оставить нагретое местечко. Ещё вчера, наблюдая, как парни бьются на деревянных мечах и пускают стрелы в соломенное чучело, он только посмеивался, но сейчас до зуда в ладонях захотелось погладить шершавую рукоять и тронуть пальцами тихо гудящую тетиву.
Сорняк на дороге, истоптанный дюжиной ног, растерял лепестки, но под землёй уже тянулся к солнцу новый тёзка.
***
Со двора доносился шум, но разобрать, что болтают, было невозможно каждый из собравшихся силился перегорланить остальных. И, всё-таки, из общего гвалта нет-нет, да и выделялись слова «полкняжества» и «золото». Горчак поначалу пробовал прислушаться, но скоро бросил эту затею. Суматоха злила его, непонятно почему, и, подложив под голову руки, он стал наблюдать за плывущими облаками.
Неужто совсем тебе не интересно, о чём там судачат? раздался голосок прямо над ухом, и Горчак вздрогнул.
Соседка, русоволосая девица по имени Милена, подкралась незаметно и присела рядом с его лежанкой.
Как это «не интересно»?! Парень нарочито потянулся. Лежу вот, а сам дрожу от любопытства.
Она не носила бус и серёг только серебряную мужскую гривну да странный оберег на верёвке, косу закалывала венчиком вокруг головы и никогда не надевала понёву, повой и долгополую женскую рубаху. Частенько Горчак видел её в мужских портках и кожушке, с потёртым колчаном за спиной, уходящей с отцом на охоту или дырявящей соломенную куклу из лука. Милена была не сильно моложе его, но до сих пор ходила в девках, спроваживая редких сватов. Злопыхатели-зубоскалы окрестили её Раздевоней так в деревне именовали изнеженных женоподобных парней. Припоминали также, что они с отцом пришлые, чужаки, с враждебного юга, и чуть ли не из чудов, дикого лесного племени, потому за глаза могли и Чудачкой назвать. Но девка была незлобная, на подначки отвечала скоро, за словом в котомку не лезла.