ТУРГЕНЕВ. Ваш вывод?
ДОСТОЕВСКИЙ. Чем сильнее народ, тем особеннее его Бог. Никогда ещё не было великого народа без религии, без своего понятия о добре и зле. У всякого народа своё собственное понятие о добре и зле и своё собственное зло и добро. Когда начинают у многих народов становиться общими понятия о добре и зле, тогда вымирают народы, и тогда само различие между добром и злом начинает стираться и исчезать. Никогда разум не в силах был определить добро и зло или даже отделить добро от зла, хоть приблизительно; напротив, всегда позорно и жалко смешивал. Наука же давала разрешения кулачные.
ТУРГЕНЕВ. Со всем вами сказанным я решительно несогласен, но спорить не буду. Продолжайте.
ДОСТОЕВСКИЙ. Народ это тело Божие. Всякий народ до тех пор народ, пока имеет своего особого Бога, а всех остальных на свете Богов исключает без всякого примирения. Всякий народ верует в то, что своим Богом победит и изгонит из мира всех остальных богов. Так веровали все народы с начала веков, по крайней мере все великие народы, все сколько-нибудь отмеченные, все стоявшие во главе человечества.
ТУРГЕНЕВ. А что такое, по-вашему, великий народ?
ДОСТОЕВСКИЙ. Если великий народ не верует, что в нём одном истина, если не верует, что он один способен всех воскресить и спасти своей истиной, то он тотчас перестаёт быть великим народом и тотчас обращается в этнографический материал. Истинный великий народ никогда не может примириться со второстепенной ролью в человечестве.
ТУРГЕНЕВ. И кто теряет эту веру?
ДОСТОЕВСКИЙ. Тот уже не народ. Но истина одна, а стало быть, только единый из народов и может иметь истинного Бога, хотя бы остальные народы и имели своих особых и великих богов.
ТУРГЕНЕВ (со смехом). Догадываюсь, кто этот единый из народов
ДОСТОЕВСКИЙ (серьёзно). Единый народ-Богоносец это русский народ (Неистово вопит.) И и неужели, неужели вы меня почитаете за такого дурака, который уж и различить не умеет, что слова его в эту минуту принимаются или как старая дряхлая дребедень, перемолотая на всех московских славянофильских мельницах, или как совершенно новое слово, последнее слово, единственное слово обновления и воскресения, и и какое мне дело до вашего издевательского смеха в эту минуту! Какое мне дело до того, что вы не понимаете меня совершенно! О, как я презираю ваш гордый смех и взгляд в эту минуту!
ТУРГЕНЕВ (серьёзно и примирительно). Прошу прощения, я не хотел вас обидеть. А скажите мне, Фёдор Михайлович, веруете вы сами в Бога или нет?
ДОСТОЕВСКИЙ (лепечет в каком-то исступлении). Я верую в Россию, я верую в её православие Я верую в тело Христово Я верую, что новое пришествие Христа совершится в России Я верую
ТУРГЕНЕВ (нетерпеливо перебивает). А в Бога? В Бога? В Бога веруете?
ДОСТОЕВСКИЙ. Я я буду веровать в Бога. (Хочет уйти.)
ТУРГЕНЕВ (встает и говорит примирительно). А не помириться ли нам, Фёдор Михайлович, после всех этих милых словечек? (Благодушно протягивает Достоевскому руку, которую тот, преодолев себя, пожимает. Жестом приглашает Достоевского сесть за стол.) Присаживайтесь, Фёдор Михайлович, чем спорить и ругаться, давайте лучше вместе вина выпьем.
ДОСТОЕВСКИЙ. Можно. (Садится за стол.)
ТУРГЕНЕВ (достаёт бутылку вина, два бокала, разливает вино по бокалам, садится и говорит тост). Гербом Российской империи является византийский орёл с двумя головами. Головы эти смотрят в разные стороны, но тело у них одно Я западник, а вы славянофил, но Родина у нас одна Россия. Хотя наши политические и религиозные взгляды противоположны, это не мешает нам быть по крайней мере хорошими знакомыми.
ДОСТОЕВСКИЙ. Именно, именно!
Чокаются и пьют.
ДОСТОЕВСКИЙ (мягче). Иван Сергеевич, ваши повести и рассказы известны всему прошлому и даже нынешнему поколению. Они были наслаждением моей молодости. Потом я несколько охладел к вашему творчеству. Повести с направлением, которые вы писали в последнее время, мне уже не так нравились, как первые, первоначальные ваши создания, в которых было столько непосредственной поэзии. А самые последние ваши сочинения мне даже и вовсе не нравятся.
ТУРГЕНЕВ (благодушно). Не нравятся и не надо. На вкус и на цвет товарища нет.
ДОСТОЕВСКИЙ. Иван Сергеевич, давайте споём романс на ваши превосходные стихи «Утро туманное, утро седое» Когда я его слышу, всегда прихожу в восторг.
ТУРГЕНЕВ. Я тоже.
Поют утро романс на стихи И. С. Тургенева «Утро туманное, утро седое».
Конец первого действия
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Конец июля 1917 года.
Поляна в лесу на берегу озера Разлив у Сестрорецка под Петроградом. Здесь есть шалаш на двоих, самодельный стол, два чурбана в качестве табуретов.
ГРИГОРИЙ ЗИНОВЬЕВ в одежде косца готовит обед.
Входит СТАЛИН. Он в длинном чёрном летнем пальто, в ботинках, на шее у него белый шарф с тёмными полосами, на голове большая круглая чёрная шляпа.
СТАЛИН (подходит к Зиновьеву). Здравствуйте, товарищ Зиновьев!
ЗИНОВЬЕВ. Здравствуйте, товарищ Сталин. (Здоровается со Сталиным за руку.) Что нового в Петрограде?
СТАЛИН. Нечем порадовать. Временное правительство изготовилось подвергнуть нашу партию полному и окончательному разгрому.
ЗИНОВЬЕВ. Будет совсем плохо уйдём все в подполье.
СТАЛИН (неопределённо неодобрительно). М-да Где Владимир Ильич?
ЗИНОВЬЕВ. Скоро подойдет.
СТАЛИН. После двадцати лет непрерывной политической борьбы, полной тягот и лишений, смертельной опасности, бесконечной отсидки в тюрьмах и ссылках, уйти в подполье для меня это перспектива совсем безрадостная. (Задумчиво.) Когда меня освободила из вечной ссылки Февральская революция и я приехал в Петроград, я взялся вместе с другим нашим старым большевиком Каменевым редактировать центральный орган нашей партии газету «Правда». Я сразу согласился с Каменевым: вот это и есть то, о чём мы так долго мечтали в подполье. Буржуазная революция свершилась, и пришло время для заслуженных партийцев пожинать плоды изнурительной борьбы и делать легальную политическую карьеру.