Мистер Коркоран, доложил дворецкий, открывая дверь гостиной. Произнес он эти слова с интонацией, не оставлявшей сомнения, что он снимает с себя всякую ответственность. Раз уж я приглашен, дал он ясно понять, то его долгом, пусть и омерзительнейшим, было проводить меня в гостиную, но теперь он умывает руки.
В гостиной наличествовали две дамы и шесть пекинесов. С пеками я свел краткое знакомство во время их ускоренного курса обучения в Укриджском Собачьем Колледже, но они как будто меня не узнали. Случай, когда они угощались обедом за мой счет, как будто изгладился из их памяти. Они по очереди подходили, нюхали и удалялись, словно мой букет их не вдохновил. Они, казалось, давали понять, что солидарны с дворецким в его оценке молодого визитера. И я остался один на один с дамами.
Из них (читая справа налево) одна была высокой костлявой особой женского пола с ястребиным лицом и каменными глазами. Другая, на которую в тот момент только мимоходом взглянул, была невысокой и, показалось мне, приятной наружности. У нее были глянцевые волосы, чуть припудренные сединой, и кроткие молочно-голубые глаза. Она напомнила мне кошку благородного происхождения. Я принял ее за гостью, заглянувшую выпить чашечку чаю. И свое внимание я сосредоточил на ястребихе. Она смотрела на меня пронизывающим пренеприятнейшим взглядом, и я подивился ее точному сходству с портретом, который сложился у меня в уме от рассказов Укриджа.
Мисс Укридж? осведомился я, скользя к ней по ковру и ощущая себя новичком на ринге, чей менеджер вопреки его возражениям устроил ему встречу с чемпионом в тяжелом весе.
Мисс Укридж это я, сказала вторая дама. Мисс Уотерсон, мистер Коркоран.
Это был шок. Но едва миг удивления миновал, на меня снизошло что-то вроде душевного спокойствия впервые с той минуты, как я вошел в этот дом скользких ковров и презрительно-надменных дворецких. Каким-то образом Укридж внушил мне, что его тетка была воплощением сценической тетки сплошной жесткий атлас и поднятые брови. А эта полпорция с кроткими голубыми глазами, казалось, была мне вполне по силам. Я не мог понять, почему Укриджу она внушала такой ужас.
Надеюсь, вы не против, если мы побеседуем в присутствии мисс Уотерсон? сказала моя гостеприимная хозяйка с чарующей улыбкой. Она заглянула обсудить частности в организации бала Клуба Пера и Чернил, который мы намереваемся вскоре дать. Она будет тише мыши и не станет нас перебивать. Вы не возражаете?
Нисколько, нисколько, ответил я с присущим мне обаянием. Не будет преувеличением сказать, что в эту минуту меня переполняло снисходительное благодушие. Нисколько, нисколько. О, нисколько.
Прошу, садитесь.
Благодарю вас, благодарю вас.
Ястребиха удалилась к окну, оставив нас тет-а-тет.
Вот мы и устроились очень уютно, сказала тетка Укриджа.
Да-да, согласился я. Черт подери. Эта женщина мне все больше нравилась.
Скажите, мистер Коркоран, вы сотрудник редакции «Женской Сферы»? осведомилась тетка Укриджа. Это одна из любимейших моих газет. Я читаю ее каждую неделю.
Внешний сотрудник
Как так внешний?
Ну, в редакции я не работаю, однако главный редактор иногда дает мне то или иное поручение.
Ах так! А кто сейчас там главный редактор?
Благодушия у меня поубавилось. Разумеется, она просто поддерживала разговор, стараясь, чтобы я почувствовал себя непринужденно, но все равно я предпочел бы, чтобы она прекратила засыпать меня вопросами. Я тщетно рылся в уме в поисках фамилии любой фамилии, но, как всегда в подобных случаях, все английские фамилии вылетели у меня из памяти.
Ну конечно же! Я вспомнила! к моему величайшему облегчению, сказала тетка Укриджа. Мистер Джевонс, не правда ли? Я познакомилась с ним на банкете.
Джевонс, пробулькал я. Совершенно верно, Джевонс.
Высокий, со светлыми усами.
Относительно высокий, уточнил я.
И он послал вас проинтервьюировать меня?
Да.
Так о каком моем романе вы хотели бы поговорить со мной?
Меня охватило блаженное облегчение. Наконец я почувствовал под ногами твердую почву. И тут до меня внезапно дошло, что Укридж, верный себе, не потрудился сообщить мне название хотя бы одного ее романа.
Э о них обо всех, поспешил я сказать.
Ах так! Вообще о моем литературном творчестве?
Вот именно, сказал я, испытывая к ней прямо-таки нежность.
Она откинулась в кресле, сложила кончики пальцев, и на ее лице появилось выражение милой задумчивости.
Вы полагаете, читательницам «Женской Сферы» будет интересно узнать, какой из своих романов я предпочитаю остальным?
Я в этом убежден.
Разумеется, сказала тетка Укриджа, автору не просто ответить на подобный вопрос. Видите ли, бывают настроения, когда любимой кажется одна книга и почти сразу же другая.
О да, ответил я. О да.
А какая из моих книг вам особенно нравится, мистер Коркоран?
Тут меня сковала беспомощность, как бывает в кошмарах. Из шести корзин шесть пекинесов не спускали с меня шесть пар немигающих глаз.
Э О, все они, услышал я осипший голос. Предположительно, мой голос, хотя я его не узнал.
Это восхитительно, сказала тетка Укриджа. Нет, другого слова я не нахожу. Восхитительно! Два-три критика утверждали, будто мое творчество неровно. Так мило встретить кого-то, кто с ними не согласен. Сама я, пожалуй, предпочитаю «Сердце Аделаиды».
Я кивнул, одобряя этот взвешенный вывод. Мышцы, вздувшиеся горбом у меня на спине, начали расползаться по своим законным местам. Я обнаружил, что снова дышу.
Да, сказал я, задумчиво сдвигая брови. Пожалуй, «Сердце Аделаиды» самый лучший ваш роман. В нем столько человечности! добавил я для верности.
Вы его читали, мистер Коркоран?
О да!
И он правда вам понравился?
Чрезвычайно.
А вы не думаете, что местами он излишне смел?
Крайне несправедливый упрек! Я нащупал верный путь. Не знаю почему, но я полагал, что ее романы того сорта, каким изобилуют библиотеки на курортах. Они же, очевидно, принадлежали к другому классу женских романов тому, на который библиотеки накладывают запрет.
Конечно, он написан честно, бесстрашно и показывает жизнь такой, какая она есть, продолжал я. Но излишне смел? Нет-нет!
А сцена в оранжерее?
Лучшая в книге, заявил я без колебаний.
На ее губах заиграла польщенная улыбка. Укридж был прав. Расхвалить ее книги и малое дитя сможет есть из ее рук. Я поймал себя на сожалении, что не прочел эту вещицу, а потому не могу коснуться всяких частностей и сделать ее еще более счастливой.
Я так рада, что он вам нравится, сказала она. Право, это большая поддержка.
О нет, скромно пробормотал я.
О да. Потому что, видите ли, я только сейчас начала его писать. И сегодня утром завершила первую главу.
Она по-прежнему улыбалась так мило, что весь ужас этих слов дошел до меня не сразу.
«Сердце Аделаиды» это мой следующий роман. Сцена в оранжерее, которая вам так нравится, находится примерно на середине. Думаю, что дойду до нее где-то в конце следующего месяца. Как странно, что вам она так хорошо знакома!
Вот теперь до меня дошло, и ощущение совпадало с тем, какое испытываешь, когда садишься, а под тобой вместо стула оказывается пустое пространство. Почему-то мне стало еще больше не по себе из-за того, что она говорила все это так мило. В своей деятельной жизни я нередко чувствовал себя дураком, но никогда до подобной степени. Жуткая баба играла со мной, водила за нос, наблюдала, как я трепыхаюсь, будто муха на липкой ленте. И внезапно я понял, что ошибся, посчитав ее глаза кроткими. Они были точно пара голубых буравчиков. Она смахивала на кошку, сцапавшую мышь, и за короткий миг, протянувшийся целую вечность, я понял, почему Укридж так ее страшится. Она бы напугала и любого киношейха.