Лила Каттен
Моя любимая лгунья
Пролог
Арсений
В зале суда народа немного. Не каждый день проводят слушанья по делу мэра города. Вернее, его дочери. Этот исключение.
Главный подозреваемый я.
Истец она.
Дочка мэра и примерная девочка. Единственная дочь и надежда могущественного ублюдка.
Ее пока что нет в зале. И как бы я ни желал видеть мою любимую девочку, сегодня бы предпочел, чтобы она осталась дома. Смотрела свои дурацкие сериалы после того, как выучит очередной предмет к экзаменам и при этом поедала тосты, обмазанные шоколадно-ореховой пастой. В идеале, чтобы накормила ими еще и меня, но здесь не до выбора.
Я бы многое хотел изменить. Изменил бы. Но кто я и кто они? Те, что сидят на скамье позади адвоката и постоянно шепчутся, грозно посматривая в мою сторону.
Она похожа на свою мать. Такие же красивые глаза. Блестящие и очень длинные волосы. Губы Губы моей девочки сводят меня с ума. Стоит ей их выпятить, когда что-то увлеченно пишет или облизывает, стоит им едва подсохнуть. Когда ей жарко, она сужает их красивой буквой «у» и дует на свою грудь, теребя ткань майки.
Каждое ее движение, иногда и мысль они мне подвластны. Я знаю их наизусть.
Точнее, знал.
Сейчас я теряюсь в догадках.
Что будет дальше?
Кто мы друг другу теперь? Когда я в дурацком костюме и вменяемым адвокатом наперевес против их знаменитого Шерлока Холмса.
Он сказал, что дело дрянь.
Как же банально все это. Богатая девочка и бедный парень из детдома, которому однажды повезло. Повезло ли?
Вроде бы не стоило даже смотреть на нее. Но кто бы меня остановил?
Никто. Даже я сам.
Ей нужно просто сказать правду. Ту правду, которую знаем мы вдвоем. Не ту, в которой меня обвинили месяц назад. Или же прошло куда больше времени. Я потерял счет бесконечным дням, сидя за решеткой.
Открываются главные двери и наконец я вижу ее.
Павлова Таисия Викторовна.
Она идет ровно. Громко, стуча каблуками, которые терпеть не может. В платье, что облепило ее, словно пытается задушить собой, которое презирает. С высоко собранными в тугую прическу волосами, которую ни за что бы не сделала по доброй воле. Она любит, когда они падают на ее спину, а спереди их поддерживает обычный спиралевидный ободок или моя рука.
Я смотрю. Слежу за каждым движением ее ног, рук, губ.
Тая в черных очках. И я жду лишь одного когда она их снимет и посмотрит на меня. Это важно. Всегда было важным для нас с ней. Зрительный контакт.
Чтобы понять друг друга без слов.
Мы понимали. Всегда.
Льдинка, как я привык ее называть наедине, располагается рядом с адвокатом. Оборачивается к отцу, который что-то ей говорит и затем садится ровно. Ее пальцы, которыми она держит сумочку, дрожат. Они продолжают дрожать и когда она медленно снимает очки. И когда поворачивает ко мне свою голову.
Глаза в глаза, Тая. Посмотри на меня, шепчу про себя.
В этот момент я вижу многое, что скрыто за этой надменностью дочери мэра. Богатенькой мажорки.
Я вижу другое.
Боль, сожаление, страх, приговор.
Она также медленно отворачивается, чтобы камеры, которые снимают репортаж о громком деле, запечатлели всю достоверность огромной лжи, ведь каждый воспринимает ее за чистую монету.
Больше она на меня не смотрела. А вот я не сводил с моей любимой лгуньи своих глаз. Даже когда судья просила меня об этом.
Когда Тая говорила, что я преследовал ее. Втирался в доверие. Брал ее нежное тело насильно.
Разве я мог такое сделать? Поступил бы с той, что стала дороже своей собственной жизни, причинить ей боль?
Вы узнаете эти простыни, Таисия? спросил ублюдок-адвокат, поднимая пакет с «уликой».
Бежевая шелковая ткань, окрашенная в темно-алый цвет ее девственной крови. Я тоже помню их.
Да, они были в моей комнате на постели в тот день, опускает глаза, отворачивается.
Потому что и мне знакомы эти простыни. В тот день мы занимались любовью. Впервые. Любовью Я стал ее первым. Присвоил себе мою льдинку. Заявил свои права.
А она говорит
Арсений Романович Буров, принуждал вас к интимным отношениям?
Все замерли. Каждый ждет своего ответа. Кто-то правдивого, кто-то необходимого сейчас.
Да.
«Твоя ложь коварна»
В тот день, двадцать четвертого июля, господин Буров, насильно принудил вас к сексу с ним?
Шепот стих снова. Не потому, что им важно услышать ответ, маленькой лгуньи. Они уже давно для себя все решили. Просто так положено. Просто камера может не четко записать новую ложь.
Да.
«Твоя ложь больше не имеет границ, малышка Тая».
Буров Арсений Романович, вас изнасиловал?
Контрольный. Словно до этого два его вопроса не объявили мне приговор.
Потому что им этого мало. Им нужно услышать это слово из ее уст.
Посмотри на меня, Тая. Посмотри и скажи, шепчу себе под нос.
Она молчит, и зал суда заполняет рокот немногочисленной публики, отскакивающий от его прогнивших стен коротким эхом.
Но она поднимает голову и смотрит на меня. А я больше не могу прочесть то, что в ее глазах написано. Потому что моя льдинка, та, кто любила и отдавалась мне со всей чистотой в сердце и разуме со всей любовью, не предала бы меня.
Та кукла, что сейчас стоит там за тумбой не она.
Это другая. Чужая. Не моя
Да, всхлип. Он меня изнасиловал.
«Твоя ложь мой билет в чистилище, подписанный твоей изящной кистью».
А ведь я тебя любил также сильно Но с одной разницей. Я продолжаю тебя любить, а ты нет
Приговор. Срок. Дорога.
Пять лет, Таисия. Через пять лет я выйду и найду тебя.
Моя красивая предательница
Моя любимая лгунья
Глава 1
За несколько месяцев до событий пролога
Арсений
Вернуться снова в этот дом не то, чего я хотел, уезжая. А вернуться при таких обстоятельствах, еще хуже.
Мне было пятнадцать, когда Камилла Бурова заметила меня, болтающегося по улицам города. Я снова сбежал из приюта. Снова очутился в своей среде.
Не знаю, что она разглядела во мне тогда. Никто обычно не видел дальше разбитого носа и счесанных костяшек. Там, где я рос, приходилось защищаться. А подростки, как известно, бывают жестоки. В том приюте нас было много, и все мы пытались что-то друг другу доказать.
Привет, сказала она и я вздрогнул, подняв голову. Светловолосая, высокая женщина в идеально белом костюме смотрела на меня и улыбалась. Не вынужденно, как бывает чаще всего. Она улыбалась по-доброму, честно и открыто.
Между нами было около метра, а я ощутил ее цветочный аромат, который позже стал для меня ее визитной карточкой.
Мой лексикон исключал слова «мама» и «папа». Позже, мне дико хотелось их произнести. Но я это сделал слишком поздно, о чем сожалею.
Сегодня я вернулся проститься с ними. Меня не было порядка пяти лет. Вместо учебы в институте я собрал свой рюкзак и сказал, что обязательно вернусь, когда придет время.
Оно не приходило. И я продолжал свое путешествие, часто приезжая, даже если на пару часов. Использовал их деньги по минимуму. Подрабатывал где придется. Хотя на карте, что дал мне отец, всегда было больше полумиллиона.
Я не использовал их не потому, что горд, не потому что пытался что-то доказать им или себе. Я просто так решил. Мне всегда требовалось по минимуму. Они подарили мне дом и уют, а я принял ровно столько, сколько мог. И ушел вовремя. Правда, вернуться не успел в срок.
Они перестали отвечать на звонки, и мне пришлось позвонить их родным детям, чего бы никогда ни сделал. Все трое учились за границей и там же устроили свою жизнь. Приезжали редко, но всегда были на связи. Возможно, поэтому мама Камилла решила, что я стану их «потерянным сыном», как она всегда на меня говорила.
По какой-то причине их родные дети ревновали. Они делили между собой их любовь с рождения и потом не появлялись в родном доме чаще одного раза в год, и тут пришел я.
Я не винил ни Свету, ни Лену, ни Костю. Потому что дико сожалел о том, что не родился четвертым в их семье. Но благодарен за те годы счастья и тепла.