Вдруг сквозь деревянный скрип, стук и шуршание колёс к ушам Юдей прорывается кашляющий говорок мобилуса. Их конструкция оставляет желать лучшего, потому рессоры быстро приходят в негодность, и появляется звук, похожий на стыдливое буханье простуженного театрального зрителя. Юдей прислушивается.
Мобилус показывается вдалеке тёмное прямоугольное пятно, напоминающее могильный камень и медленно выплывает на остановку. Двери со скрипом открываются, внутри пахнет тёплым воздухом.
Кудрявая улица! гаркает кондуктор и подаёт старушке, которую джентльмен пропустил вперёд, руку. Та испуганно вскидывает голову, робко вкладывает хрупкую ладонь в огромную лапу и даёт втянуть себя в салон. Мужчина с газетой кидает заинтересованный взгляд на Юдей, но, посмотрев, быстро меняется в лице, грубо преграждает ей дорогу и вскакивает на ступеньку. Возможно, виной тому торопливость или внезапное осознание, что рядом сапранжи, но джентльмен поскальзывается и с громким стуком оседает на левое колено. Юдей хочет помочь, но мужчина отталкивает смуглую руку, поднимается, с достоинством отряхивает брюки и заходит внутрь. Та ещё глупость, но что поделать, если в обитателях Вольного города так сильны предрассудки? Юдей пожимает плечами и заходит следом.
Тут же появляется кондуктор, здоровенный, не подходящий этому месту и этой должности. Само собой складывается ощущение, что его выдернули с военной службы, где он заведовал складом или кухней, и поместили сюда за какую-то страшно глупую, смешную провинность. Он хмуро осматривает вошедшую с головы до ног и требует плату. Юдей улыбается и протягивает заранее подготовленную купюру.
Крупные, как же слышит она полушёпот кондуктора. Мешочек на поясе презрительно лязгает монетами.
Спасибо, говорит она, подставляя ладони под небольшое озерцо мелочи. Юдей уже и не обращает внимания на подобное невежество. В Университете людям всё равно, кто ты и откуда, но в городе суеверия, которые народы привозят в Хагвул вместе с традициями, цветут пышными бутонами, а сапранжи много кого обидели в своё время.
«Будь я на твоём месте, сетовала Кашива, взяла бы мобиль и не мучилась. Удобно, быстро и никто не пристаёт. Чего ты стесняешься?»
Юдей уходила от ответа и продолжала ездить на общественных мобилусах, регулярно нарываясь на такое вот тупое бытовое хамство. Порой Морав думала бросить всё и податься в Западную Великую империю или уехать на Острова, вот только никак не могла придумать, чем она там будет заниматься. Опять преподавать? Работать на земле? Поступит к кому-нибудь в свои двадцать восемь в подмастерья?
«Как будто только здесь я ещё чего-то стою?»
Дорога занимает чуть больше времени, чем обычно. Аширский мост, соединяющий Мраморную дорогу и Кричащий остров, запрудили мобили и повозки всех мастей, водитель мобилуса, не торопясь, пробирается сквозь толчею, а по салону бродит ворчание и зубовный скрежет. Юдей с удовольствием присоединилась бы ко всеобщему недовольству, но не хочет лишний раз привлекать к себе внимание и только поглядывает взволнованно на часы.
«Давай, давай, давай!»
В конце концов, мобилус переправляется на другой берег. В окнах мелькают посольства, нависает над дорогой муниципалитет. Однажды Юдей довелось побывать на приёме, устроенном канцлером Вазером Ханевелом в честь Нового года, и она обнаружила разительное несоответствие фасада и содержания. Интерьер резиденции белый мрамор, благородное красное дерево и серебро выражает умеренность в украшениях и чрезмерность в светильниках, что плохо соотносится с суровым каменным «лицом» муниципалитета.
«Сколько далака они тратят в год?» подумала тогда Юдей, и даже по примерным подсчётам вышла пугающая цифра.
Мобилус нагоняет график, пропустив сразу две остановки, на которых никто не входит и не выходит. Это вполне могло стоить водителю и кондуктору работы, но только если бы кто-нибудь подал официальную жалобу в департамент управления транспортом, но таких в салоне нет. Негласная договорённость между пассажирами и водителями была заключена ещё на заре создания сети общественного транспорта и продолжает действовать по сей день.
Выбравшись из мобилуса у главных ворот Университета, Юдей срывается на бег. Лестница Истины, часто используемая студентами в теплые деньки в качестве места отдыха, пустует. Женщина опоясывает выключенный по случаю приближающихся морозов фонтан и ныряет в широкую арку коридора к Центральному двору. Будь у Юдей хоть немного времени, она бы не отказала себе в прогулке по Главному парку, но теперь каждая секунда на счету: ступени остаются за спиной, тень, лишь отдалённо напоминающая профессора Морав, забегает в крошечную дверцу, чтобы через доли секунды возникнуть в коридоре между Главным корпусом и Южным крылом.
>>>
Доброго дня! в спешке бросает она кому-то из преподавателей, проскользнув мимо него. Выбирая между комфортом и экономией времени, Юдей отдаёт предпочтение второму и, проскользнув через крытую разноцветными стеклянными панелями галерею, стремительно выбегает на утоптанные тысячами ног дорожки Южного парка. В хорошую погоду здесь полным-полно народу: многочисленные клубы по интересам выносят свои собрания на прохладную мягкую зелень лужайки, а вместе со студентами выходят и преподаватели, обедая на свежем воздухе и наблюдая за юным поколением. Сейчас же укрытый шлейфами тумана парк напоминает декорацию театральной постановки. Трагичной, судя по тому, насколько тревожно становится Юдей.
Юдей буквально летит по знакомой дорожке. В конце неё ещё одна лестница, чуть скромнее той, что на входе, но такая же основательная, отмечающая вход в Южное или Гуманитарное крыло. Формально крытый переход короче, но аудитория, которую закрепили за Юдей в этом семестре, находится в самом конце крыла, так что марш-бросок через парк точно поможет ей выиграть несколько ценных минут.
Туман сглатывает звуки, кажется, что в целом мире никого не осталось. Юдей переходит с бега на шаг, полная уверенности, что сейчас тусклое марево впереди обернётся камнем, и хорошо знакомые два пролёта поднимут её к тяжёлой резной двери. Медленно затихающий барабанный бой в ушах открывает ей неожиданную безмолвность парка. Застывшее пространство не отмечает ни её присутствие, ни существование чего бы то ни было вообще.
Внезапный тёмно-синий до черноты росчерк заставляет Юдей замереть. Она вновь ощущает фантомное чужое присутствие, прямо как тогда в ванной, когда в непроглядном мраке появился багряный огонёк. В нос бьёт резкий запах калёного металла и мёда. Тошнота подступает к горлу, но Морав пересиливает себя, стряхивая наваждение, будто руку прилипчивого ухажёра.
«Корпус должен быть», думает она, и вдруг резкий звук разрывает тишину. Громкий шорох, словно дворник прошёлся метлой по сухой траве метрах в пяти от неё. Она бы и не заметила, если бы не одуряющая тишина. В тумане явно кто-то прячется.
Эй! кричит она больше для того, чтобы успокоить себя, создать ощущение если не контроля, то некой коммуникации. Незнакомец не желает раскрывать себя, но шорох повторяется ближе. Запах становится ярче.
«Что за чертовщина?!»
Эй! повторяет Юдей. Оглядывается. Молочная завеса скрадывает перспективу, изменяет очертания древесных стволов, трансформирует геометрию пространства. Женщине кажется, что туман стал гуще, а тот небольшой островок под ногами, который возможно разглядеть, навсегда отделяется от реальности и парит в белёсом облаке. Пелена скрывает жадную до материи впадину, которая уже пыталась сожрать её сегодня там, в ванной. Юдей ёжится и продолжает надеяться, что всё это наваждение, и достаточно сделать всего лишь один шаг вперёд, чтобы разрушить его.