Это взволновало меня. Стоило родителям вернуться домой, я бросилась к ним с расспросами, но они, сердито глянув на соседку, ответили, что им ничего не известно, а подобные разговоры обычные суеверия и глупости, и обсуждать их значит тратить жизнь попусту. Пару дней спустя мама объявила радостную новость: исследование окончено и теперь она будет возвращаться домой вовремя. Еще меня настоятельно попросили не беспокоить никого своими россказнями об особенных людях. Соседку с тех пор я изредка встречала на улице, она держалась подчеркнуто холодно: вежливо кивала в ответ на приветствие и проходила мимо. Лишь раз она задержалась на несколько секунд, упрекнула меня за болтливость и шепнула, что Живущие в тумане, благодаря своим способностям, могут оставаться неузнанными до тех пор, пока сами не захотят раскрыть себя. Больше женщина не сказала мне ни единого слова, а через три месяца скончалась от пневмонии. В ее дом тут же въехали дальние родственники, довольно неприятная супружеская пара; они жили замкнуто и почти не выходили на улицу, предпочитая общество друг друга. Время от времени разлетались слухи о странных событиях, происходивших в окрестностях. Наверное, те истории были откровенными выдумками, но я верила в них и связывала с теми, кого так желала найти. Я представляла Живущих в тумане настоящими героями с благородными лицами в красивых, развевающихся одеждах, мечтала когда-нибудь познакомиться с ними, а еще лучше стать одной из них. Теперь-то смешно вспоминать об этом, но детство, проведенное в Калмси, маленьком городке на краю леса, где главное развлечение мужчин охота на птиц, а удел женщин ожидание счастья, немало поспособствовало буйству фантазии. Уж очень колоритно выглядела местная природа.
Все изменила реальность, которая рано или поздно вмешивается в беззаботную жизнь, вычеркивая из нее волшебство. Мама с папой хотели дать мне лучшее образование, поэтому выбрали престижную школу в часе езды от дома. Там преподавали отличные учителя, но нагрузка была слишком высокой, и в восемь лет я тяжело заболела. «Нервный срыв, пожимая плечами, говорили родители в ответ на расспросы знакомых. Она у нас оказалась такой слабенькой, даже удивительно». Тот год запомнился мне плохо, следующий еще хуже, но именно тогда сны и грезы перестали иметь значение, потускнели, смазались, и я надолго забросила свой блокнот. Наивная красота детства ушла безвозвратно, а вместе с ней пришлось распрощаться с мечтами об избранности, о будущем, полном приключений и невероятных свершений. Потом я выросла, и, хоть снова записывала сны, в двадцать восемь лет мне было очевидно: Марта Кержес самый обыкновенный человек.
Я закрыла глаза, устроилась поудобнее и снова попыталась восстановить подробности ночного кошмара, но ничего не шло на ум. Хорошо хоть основную идею удалось ухватить, вдруг получится как-нибудь использовать ее. Лучи солнца пробрались в щель между плохо задернутыми шторами и упали мне на лицо, заставив поморщиться. Ненавижу рано просыпаться. Меня ждут сегодня в ресторане к восьми часам вечера, а впереди целый день. Можно еще немного поспать, а потом вдоволь нагуляться, пообедать в каком-нибудь уютном кафе на другом конце города, вернуться к себе и закончить статью для газеты. Или лучше поработать сегодня подольше? Задремать не вышло, я опять зевнула, потянулась и решительно спустила ноги с кровати: пора вставать.
Утро всегда начиналось с большой чашки кофе на завтрак. Возясь на кухне, я взглянула на календарь и тут же обвела красным фломастером дату в кружок: ровно семь лет назад Лардберг стал моим домом. Я закончила университет, устроилась работать в газету «Мнение» и искала недорогое жилье поближе к редакции. Мне понравилось несколько вариантов, но решающим аргументом в пользу квартиры на четвертом этаже дома номер двенадцать по Подвижной улице оказался вид из окна: двор с небольшим садом. Сейчас-то сад был заброшен и успел зарасти сорной травой, пожухлой и безвольно распростертой на земле, но раньше там цвели чудесные цветы, укрытые мазками тени от деревьев, а чьи-то руки ухаживали за ними, оберегали от непогоды и любителей бесплатных букетов. В городе частенько обрывали клумбы, разбитые на самом виду, но наш сад никогда не трогали, а теперь он лежал внизу забытый, ненужный клочок земли, пятно живой природы среди засилья кирпичных стен. Я распахнула настежь окно и залюбовалась тонкими липами, заслушалась шелестом их желтых листьев на ветру. Стояло мое любимое время года золотая осень, самая романтичная и вдохновляющая пора для писателей, художников, музыкантов и всех тех, в ком есть хотя бы капля творчества.
Такие дни придавали сил и уверенности, ведь именно в середине прошлой осени я закончила свой главный труд психологический роман о трех поколениях одной семьи, в которой все, даже самые младшие, портили друг другу жизнь с улыбкой на губах, привычно повторяя фразу утешения, фамильный девиз, скрепляющий людей надежнее любви: «Я рядом, я желаю тебе блага». У читателей книга имела успех, а пара известных критиков окрестили меня литературным открытием и молодым дарованием. Это приятно щекотало самолюбие, однако без отрицательных отзывов тоже не обошлось, и в некоторых из них со мной расправились сурово, обозвав роман ужасающе бесчеловечным, а вместе с ним заклеймив позором и автора. Суматоха продлилась недолго, и сейчас я тщетно пыталась найти тему для новой книги, а пока искала работала на газету, публикуясь под псевдонимом. Свое настоящее имя я оставила литературе, самонадеянно мечтая стать знаменитой. Но как же часто, сидя в тишине маленькой квартиры, я предавалась унынию и думала, что все самое лучшее я уже создала и тот единственный роман предел моих возможностей! Я ненавидела себя за эти мысли и знала: стоит окончательно им поддаться, они тут же пустят в голове ядовитые корешки, стремительно разрастутся, а любая дальнейшая деятельность будет отравлена ощущением собственной никчемности. Но чем больше я мучила себя, стараясь написать хоть что-то действительно стоящее, тем хуже получалось: смысл ускользал, размазываясь по банальному сюжету, и тонул в пустой болтовне героев. Я проводила вечера, просматривая критические обзоры на чужие произведения, и очень скоро даже разгромные рецензии начали вызывать во мне тянущее чувство зависти, поскольку неудачливый автор все равно считался талантливее меня: он-то закончил свою книгу, а я, по-хорошему, не начала.
Кофе сварился, покрывшись нежной коричневой пенкой; я аккуратно перелила его в чашку, вышла в гостиную и, подойдя к библиотеке, большому дубовому шкафу, доставшемуся мне от предыдущих жильцов, совершила ежедневный ритуал: медленно провела пальцем по рядам книг, упрашивая авторов поделиться со мной мастерством сочинять шедевры. Они никогда не отзывались сразу мои любимые, гениальные, давно умершие люди, а давали подсказки на страницах томов, испещренных словами. Стоило открыть один, и я забывала о времени, пробегая глазами по знакомым абзацам, находя в них новые оттенки, отмечая наиболее удачные речевые обороты и неизменно поражаясь силе искусства рассказывать истории. Я им недостаточно владела и от этого часто злилась, расстраивалась, но в душе лелеяла надежду, что со временем и у меня получится написать великий роман. Я не собиралась сдаваться, но пока в самом углу верхней полки скромно стояла единственная книга, на твердой красной обложке которой золотыми буквами было выбито мое имя и символичное заглавие: «Темнота». Именно в нее я погружалась каждый день все глубже и глубже, в бездонную темноту творческого кризиса и простого человеческого отчаяния.