Алекс! Что это такое?! Господи, я миллион раз тебя просила! А ты опять!
Он повернулся, уставился на Дашу и не увидел. Он часто смотрел и не видел.
Что?..
Да ничего!
Раздражение. Он слышал только раздражение, как будто сгустившееся в некую туманность и надвигавшееся на него.
Почему, почему вокруг тебя все время помойка?! Нет, ну это невозможно! Зачем ты опять нарвал бумаги?!
Я?..
Ты, ты!.. Резкими, сердитыми движениями Даша сгребла со стола кучу изорванных салфеток и сунула ему под нос. Он посмотрел на салфетки белый ком в изящной женской ладони, ногти похожи на розовый миндаль и закрыл глаза, пытаясь спастись. И чашки! Ты что, пил сразу из трех?! Я устала за тобой убирать, мне надоели твои помойки!
Не убирай! предложил он, не открывая глаз.
Я не желаю жить в помойке! А у тебя она кругом! Ты из нее не вылезаешь. У тебя даже в голове помойка! И ты никак не можешь в ней разобраться.
Я стараюсь.
Я вижу, как ты стараешься! Ты сколько времени без работы просидел?! И палец о палец не ударил! Картошку бы пошел копать, что ли!.. Ну, нет, как же мы можем картошку! У нас высокие идеалы, а на остальное нам наплевать! Смилостивились добрые люди, пристроили хоть куда-то, спасибо им за это! Она отвесила земной поклон, видимо, тем самым «добрым людям», которые «смилостивились» над ним. А сам-то?! Сам-то ты кто?!
У Алекса тяжело бухало сердце, разгонялось, набирало обороты, поднималось все выше к горлу, и змеи у него внутри застыли в охотничьем предвкушении, подняли головы, приготовились жертва слабеет и вот-вот ослабнет совсем.
Ты никто, понимаешь?! А тебе, между прочим, тридцать восемь лет! Ты ничего не можешь, ничего! Ты даже позвонить не можешь, хотя знаешь прекрасно, что я волнуюсь! Меня в следующий раз «Скорая» увезет, а ты и не заметишь! Почему ты себе позволяешь так обращаться с людьми?! Кто ты такой?!
Никто, выговорил Алекс. Это слово далось ему с трудом. Змеи дрогнули и замерли, приготовились атаковать.
Вот именно! А ведешь себя как принц датский! Тебе на всех наплевать, ты ничего не ценишь! Я ухаживаю за тобой, ухаживаю!.. Я-то, в отличие от тебя, работаю все время! Каждый божий день! Она постучала по столу розовым миндальным ногтем. А ты даже посуду за собой убрать не способен! Ты отвратительный, избалованный, мерзкий ребенок! И никогда не вырастешь, потому что тебе удобно сидеть на моей шее! Ловко устроился! Ты меня извел, совсем, совсем!.. Салфеток нарвал! Сто раз просила не рви ты их, или тогда покупай сам! Иди и покупай! Но ты и на это не способен!
Она сгребла со стола его бумаги, записки, блокноты, швырнула в мусорное ведро и заплакала.
Змеи ненависти молниеносно ринулись вперед, впились, стало больно и нечем дышать, и руки затряслись постыдной мелкой потной дрожью.
У тебя все время проблемы! Бесконечно, постоянно! рыдала Даша. Ты на улицу не можешь выйти! Ты сразу попадаешь под дождь, а потом у тебя температура сорок, и я тебе должна таблетки таскать! Больше не могу, не хочу!
И не надо.
Что?!
Он смотрел мимо.
Ты все знал заранее, да?.. Собственно говоря, именно этого ты и добивался! Все началось не сию секунду, не сегодня и не вчера, и салфетки тут ни при чем. Ничего не выйдет ты понимал это совершенно отчетливо, но трусил, тянул, мямлил.
Не жалел. Не разговаривал. Не пускал ее в свою жизнь, огораживал территорию красными флажками.
Ты сам во всем виноват. Ты один. Даже точку не можешь поставить. И эту свою работу ты переложил на нее!.. Потому что тебе так удобно, и ты вроде бы ни в чем не виноват!..
Он молчал, и Даша знала, что он может так промолчать час или до завтра. Слезы капали, и она поискала, чем бы их вытереть. Вытереть было нечем, салфеток не осталось, и она вытащила из ящика кухонное полотенце, пахнувшее жареным луком.
Они все еще были рядом только протянуть руку, дотронуться, принять, простить. И оба знали, что так далеко, как нынче, они не были никогда, и руку не протянуть, и дотронуться уже невозможно.
Никто не спасет.
Да и спасать нечего.
Даша еще немного поплакала, а потом перестала. Огляделась вокруг, будто удивившись, как она сюда попала.
Ты будешь ужинать, Алекс?
Он покачал головой.
Все ясно, заявила она определенным голосом, и тут он вдруг посмотрел на нее.
И улыбнулся.
Ну и слава богу. Я рад, что тебе все ясно.
Она швырнула полотенце в раковину и стремительно вышла из кухни.
Он еще посидел, потом медленно, как старик, поднялся, раскопал на полке какое-то пойло, хлебнул и вытаращил глаза.
Предполагалось, что пойло некая водочная настойка, а оказалось, сироп от кашля. Даже выпить с горя у него не получилось, куда там!..
Ты никто. Ты ничего не можешь.
Змеи терзали и рвали его изнутри, и он знал, что за дело!..
Дело. Дело.
У меня же есть дело, и пока я не доведу его до конца, я не дам им себя сожрать. Пока не дам, а там посмотрим. Сейчас самое главное не думать, не разрешать себе, не отпускать себя! Делать хоть что-то.
Сверяясь с цифрами в записной книжке, выуженной из мусорного ведра, Алекс набрал номер.
В трубке пискляво прогудело. Он вытащил из раковины полотенце и вытер потную ладонь. Прогудело еще, и, переложив телефон, он вытер вторую. От рук сразу же запахло луком.
Алло, да! нетерпеливо сказал в трубке Владимир Береговой. Почему-то Алекс был к этому не готов.
Здравствуйте, моя фамилия Шан-Гирей.
Вы кто?!
Алекс стиснул зубы.
Я новый сотрудник вашего издательства, и мне нужно с вами
Я больше не работаю в издательстве! И вас я не знаю.
Тем не менее мне хотелось бы поговорить.
О чем?! О Митрофановой?! Береговой завелся с полоборота. Это она вам велела со мной побеседовать?!
Владимир, меня никто ни о чем не просил. Давайте договоримся
Я не желаю договариваться с Митрофановой! заорал Береговой. Это она во всем виновата! И я это докажу! Она врет! Она только врет и гадит! Она она сука, ясно вам?! Так ей и передайте! Я ее ненавижу! И если я если я ее встречу, убью!.. К чертовой матери!..
Короткие гудки, и Алекс аккуратно положил опустевшую трубку на край стола.
«Я убью ее, если увижу!»
Дурак, мальчишка, что ты знаешь о ненависти?! Которая пожирает изнутри, которая с тобой, даже когда ты спишь, ежесекундно готова к атаке?..
Алекс постоял, раздумывая, ни звука не доносилось из глубины квартиры, сунул ноги в мокрые ботинки, прихватил куртку и тихо прикрыл за собой дверь.
Он знал, что, когда вернется, в его доме никого не будет.
Он останется один. Как всегда.
Писательница Поливанова лихо заехала колесом на бордюр машину сильно тряхнуло, и в багажнике звякнули бутылки.
Вот черт возьми, беспечно сказала она сама себе и так же лихо сдала назад. Бутылки уже не звякнули, а грохнули.
Огромная черная собака, бегавшая в отдалении, приостановилась и посмотрела с подозрительным неудовольствием.
Водила машину Поливанова очень плохо и даже немного этим гордилась.
Пыхтя, она выбралась под дождь и угодила прямиком в лужу. Она то и дело попадала в лужи и падала на ровном месте.
Вот черт возьми!..
Высоко, как цапля, задирая ноги, Поливанова обошла машину и нырнула в багажник. Бутылки все раскатились по углам, «кура-гриль» ускакала под огнетушитель, батон завалился под подушку. Маня Поливанова всегда возила с собой плед и думку вдруг захочется соснуть в дороге!..
Хорошо хоть «главное» корзиночку свежей клубники догадалась поставить на сиденье, а не пихать в багажник. Получилось бы сейчас озерцо клубничного конфитюра!..
Какое дикое слово конфитюр. Куда б его вставить, только так, чтоб оно означало вовсе не то, что означает на самом деле?..
Прикинь, какой конфитюр, собирая в пакет бутылки, Маня Поливанова попробовала слово на вкус. Да это ж полный конфитюр!..
Какое-то движение вдруг почудилось ей за спиной, и она резко подалась из багажника, выпрямилась во весь гренадерский рост и прищурилась. Дождь моросил, попадал на очки, и видела она плохо.