Рядом с очажком располагались две плахи, на одну из которых я и присел не без робости. Любопытно, что с одежки, которую я держал в руках, еще капало. Стало быть, не так уж и далеко мы с ним забрели. Машинально принялся отжимать, а сам оглядывался украдкой.
А ведь пожалуй что и не бутафория. Пистолетище, например, вполне достоверный если и копия, то очень точная (на мой, разумеется, дилетантский взгляд).
В колеблющемся розоватом сумраке я не сразу увидел, что глиняный пол пещерки застлан огромным, возможно, персидским ковром, середина которого была варварски вырезана или, точнее, вырублена как раз под размер очажка.
Хозяин тем временем, усевшись напротив, разглядывал меня из-под насупленных седых бровей. Долго разглядывал. Потом спросил:
В икону стрелить будешь?
Я вздрогнул и чуть не выронил недовыжатое барахло.
Зачем?
Старик моргнул. Похоже, удивился.
Клад тобе дается озадаченно пояснил он, окинув огромной корявой пятерней полпещерки. Нет, ну, знамо, не весь Чаво унесешь Стрели давай! Иначе не взять
Вот уж воистину клин клином вышибают. Самое бы время решить: не во сне ли я обретаюсь и не попробовать ли мне проснуться, но предложение выстрелить в икону прозвучало столь кощунственно, что тут и во сне возмутишься.
Так! решительно сказал я. Дед!.. Ты соображай, что говоришь вообще! А если б я был верующий?
Не веруешь? с любопытством осведомился он.
Нет.
Ни в Бога, ни в черта?
Ни в Бога, ни в черта!
А во что тады?
В то, что вижу, слышу осязаю Да и то не всегда.
А-ха В меня, стал-быть, веруешь?..
Куда ж я денусь? Вот он ты, передо мной
По-моему, старикан остался доволен услышанным. Приосанился, встал, прошелся по дышащему пылью ковру. Даже бородищу свою огладил. Потом покосился лукаво.
Чаво ж не стрелил, раз не веруешь? уличил он меня.
Ну так другие-то веруют, объяснил я. Зачем мне их обижать?
Вишь какой! подивился старик. Хошь с колокольни тя кидай
Задумался, покачал головой. Голова у него тоже была вполне былинная как у Тугарина Змеевича, с пивной котел. И воля ваша, а веяло от грозного старца некой первобытной силой, внушавшей мне легкий трепет.
Ай, ладно! беспечно молвил он. Не хошь стрелить не надо. Я седни добрый. Сколь унесешь все твое
Э, нет! После фокусов с цыганским гипнозом я уже был настороже.
Да не буду я ничего выносить! нервно отозвался я. Других вон разводи!
Чаво? не понял он.
Или, подозреваю, сделал вид, что не понял.
Дед! взорвался я. Да что ж ты меня за лоха-то держишь?
Расхрабрился? Да, расхрабрился, но, уверяю вас, исключительно с перепугу.
Кстати, «лох» не смутил его нисколько. Как выяснилось, словцо это старикан знал хорошо.
Пошто ж за лоха? оскорбился он. Я к тобе со всей душой
Ага! Со всей душой!.. огрызнулся я. За сокрытие найденного клада, между прочим, и загрести могут Недавно вон суд был над черными археологами!
Пещерный дед резко повернулся, уставился.
Над кем?
Я объяснил. Он малость отмяк.
А, энти Знаю. Давеча пугнул одного А про Анчихриста ничо пока не слыхать? тревожно спросил он чуть погодя. Не объявлялся ишшо?
Несколько мгновений мы неотрывно смотрели друг на друга. Забрезжила догадка. Были ведь случаи, когда в тайге обнаруживались целые семейства староверов, бежавших от патриарха Никона, потом от Петра и с тех самых пор триста с лишним лет ни разу не видевших ни единой живой души. Ковыряли сохой землицу, питались чем бог пошлет, чаяли скорого конца света, ждали, что вот-вот приедет в треклятой своей телеге об одной оглобельке враг рода людского
Догадка, прямо скажем, хиленькая. Одно дело тайга, и совсем другое Нижняя Волга. Попробуй здесь утаись на триста лет! Мигом выявят.
И потом с чего бы отшельнику-старообрядцу подбивать дорогого гостя на этакое бесчинство в икону пальнуть из пистолета? Хотя Не исключено, что образ-то еретический, никонианский, по греческим канонам малеванный
Да и клад в эту картину не вписывался. А вписывался он, между прочим, совсем в иную картину, не помню, правда, в какую. Где-то я что-то когда-то подобное читал. Почему-то была мне знакома и пещерка, и замшелый приземистый бочонок, накрытый иконой, и лежащий поверх нее древний пистолет
Антихрист?.. осторожно переспросил я, а сам все пытался восстановить читаное. Не восстанавливалось. В памяти по-прежнему зияло обширное слепое пятно. Да нет вроде, не объявлялся
Ну, може, похожий кто
На Антихриста? Я запнулся. Все известные мне политические деятели смотрелись мелковато и на столь серьезную роль явно не годились.
Однако стоило мне на них отвлечься, слепое пятно исчезло и память как бы вывернулась наизнанку, предъявив разом и пещерку, и бочки с награбленным золотом, и лежащий поверх иконы пистолет. Изумление мое было столь велико, что даже робость перед древним хранителем клада отшибло напрочь. Я поймал себя на том, что гляжу на него во все глаза и хихикаю самым неприличным образом.
Дед! выговорил я. Слышь Хорош под Стеньку Разина косить! Все равно ведь не поверю
Он обернулся и я умолк. Взор старика был жуток.
Глава 1. Настина голова
В шайке малолетнего Стеньку уважали знали, что дурак, береглись. Ты ему слово, а он тебя кистенем. В разбойники проситься пришел решил его атаман попытать: способный ты к душегубству, али как? Иди, говорит, покажи себя, каков ты охотник на дикую птицу о двух ногах. Ради смеху, понятно: малец, пятнадцать годков, куда ему! Пошел. Вернулся с платом, а в плат голова девичья завернута, да такая личиком раскрасавица, что крякнул атаман:
И как только у тебя у Ирода рука поднялась?
А вьюнош этот смотрит и вроде бы не ухватит никак, об чем толк.
Так и поднялась, отвечает. Сабельку перекрестил, помолился: помоги-де, Боженька, булату моему
Денег-то хоть много взял?
Изумился Стенька, глянул с укоризной. Ты, дескать, чаво, атаман? Каки-таки деньги? Об деньгах и уговору не было.
Тут-то и смекнули разбойнички, кого к ним Волга примыла.
Встрял есаул (сам из татар):
Перва встреча, толкует, заступничает. Перву встречу и без денег режут. Иначе счастью не бывать.
Насупился атаман. Один глаз прикрыт, другой мигает и под глаз тот лучше не попадать, потому как атаман Ураков еще и чародейству был учен.
Кем служить мыслишь? спрашивает.
Стенька возьми да и брякни:
Кошевым.
Усмехнулся Ураков:
Ишь! Кошевым!.. Тебе тута чаво, Запорожска Сечь? Кашеваром будешь.
Посопел малец, согласился.
А каша у него завсегда пригорала. Хотел его есаул уму-разуму поучить, а тот его уполовником! Заступника-то своего.
* * *
Хворосту в костерок не подбросили ни разу, но он почему-то все не гас и не гас. Огромная сутулая тень трепетала на бугристой стене пещерки.
Степан Тимофеевич, жалобно сказал я. Но ведь ничего этого не было
Чаво не было? встрепенулся старик.
Атамана Уракова не было Головы отрезанной не было Это ж народное сказание
Народу не веришь? Седые брови шевельнулись угрожающе.
Народу Тут себе-то поди поверь! Смириться с происходящим означало признаться в собственном сумасшествии.
«Больной! вспомнилось вдруг. Не занимайтесь самолечением!»
И поступил я подобно старой моей знакомой. Грибочки она любила. Нажарила однажды целую сковородку, отведала и чувствует: траванулась. Вызвала «скорую», отомкнула входную дверь, а сама села доедать уж больно вкусно было. Все равно ведь приедут откачают.
Так и я. Мысленно пообещал себе непременно показаться, вернувшись в город, дружку-психиатру, а сам с замиранием продолжил беседу.
Независимо от того, представлял ли собой старикан физическое явление или же существовал исключительно в моем мозгу, кое-какие выводы из его речей прямо-таки напрашивались. Было уже, к примеру, ясно, что передо мной отнюдь не историческая ипостась Стеньки Разина, а именно фольклорная, хотя еще поди пойми, которая из них хуже.