Хороший передовик был. В капкан попал. Пристрелить полагается. Не смог. Рука не поднялась. Упряжка ушла, он ее обратно привел, в тундре меня нашел. Так что я ему, может, жизнью обязан.
Собаки уже вылизывали корыто кто как мог, некоторые норовили влезть в него лапами. Их привязали по местам, они улеглись, сытые, умиротворенные.
Ну, иди, пенсионер, вздохнул Прокопий Семенович, выливая из чана прибереженые остатки. И вчерашний гордый повелитель упряжки заковылял к корыту, униженно-благодарно виляя хвостом.
Между прошлым и будущим
Знакомые вечно недоумевают, когда я в очередной раз начинаю укладывать рюкзак: «Что тебя туда тянет?»
В самом деле что, кроме, конечно, дикой, несказанной красоты тундры?
Пожалуй, нигде не встречала я места, где бы так, как в Русском Устье, сойдясь вплотную, глядели друг другу в лицо настоящее и прошлое.
Когда «Бодист» в третьем часу ночи приткнулся, наконец, к берегу, первое, что я увидела, был старый домик Чикачевых, стоящий почти на острове со всех сторон подступила к нему вода. Однако, уцелел, держался еще. Из низеньких дверей выскочил незнакомый парнишка, за ним девушка в городском клетчатом пальто, а за ними и Михаил Иванович по-домашнему, в тапочках. Парнишка схватился за мою поклажу, девушка церемонно протянула руку: «Лена». Дядя Миша радостно приседал, хрипловато хохоча и ударяя себя по коленкам: «Приехала, милая ты моя, приехала. А мы все на дачке живем, дожди были страсть, земля-то пораскисла, водовозка до домов дойти не может, а через весь поселок не натаскаешься».
Воды много надо, вздохнула Леночка, вот у нас Она откинула полог на кровати. Уткнувшись носом в подушку, посапывало полугодовалое существо, зажав в кулачке резинового зайца. Ленка привезла из Магадана не только диплом.
А это Славик дяди Мишин, из армии вернулся, упредила Ленка мой вопрос, кивая на парнишку. Охотник? Нет, что вы, он связист по специальности, на почте работает.
Я поняла, что о муже спрашивать не надо. Здесь от века радовались любому ребенку, а прижитому «на стороне» особенно. Для маленького поселка, где почти все состоят друг с другом в разной степени родства, «вливание свежей крови» было благом. Отсюда вообще совершенно спокойное, лишенное всякого ханжества отношение к детям, рожденным вне брака. Для них существовало даже специальное название девьи дети. В прежние времена девушка, имеющая пару девьих мальчишек, считалась завидной невестой чуть подрастут, и уже готовы помощники. А там и свои народятся семьи здесь всегда были традиционно многодетными. Ленка и сама девья Матрена замужем никогда не была. А Ленка через несколько лет выйдет замуж за прекрасного парня, по профессии механизатора, и привезет его в поселок. И я буду привычно подгадывать дела так, чтобы в конце августа быть в Москве: Леночка с мужем и тремя детьми остановятся обязательно у меня по дороге с юга домой, куда надо попасть непременно до первого сентября, потому что Елена Николаевна директор поселковой школы.
Но это все еще будет. А пока Ленка идет впереди меня, ловко преодолевая по мосточкам тянущиеся от домов трубы отопления. Подрагивают на клетчатом модном пальто тугие тяжелые темно-каштановые локоны. Постукивают каблучки по дощатому настилу. Напевает.
Леночка, чья музыка? спрашиваю я.
Евгения Мартынова, небрежно бросает она через плечо. Вообще очень люблю весь этот цикл Дементьева. А Вы? Вот это «Ланская? Почему Ланская? Я Натали цветы принес»
Литературу преподавать будешь?
Литературу? удивляется она. Нет, физику.
И поднимаясь на крыльцо нового дома, говорит: «Вам, конечно, тут спокойнее будет. Дениска, правда, не капризный, но все-таки И помолчав, добавляет: И книги здесь. А воды вам что одной пару ведер».
В этот мой приезд я ощущаю себя в поселке совсем иначе. И раньше жители все были гостеприимны и доброжелательны, но относились к моим расспросам не то чтобы скептически, но как бы с сомнением: где Индигирка, где Москва, может ли быть, чтоб там и впрямь заинтересовались проблемами их житья-бытья. Да и я «тамошняя», из другой жизни
Я напечатала в «Литературной газете» очерк и с трепетом ждала вестей из поселка. Первым откликнулся, конечно же, Михаил Иванович: «Читали твою статью в клубе, как раз охотники съехались на Новый год, народ сказал все правильно!»
В первое утро иду по поселку, и от каждого дома то хозяин, распрямившись с топором в руке, то хозяйка, оторвавшись от рыбы, которую она чистит для засолки, кричат мне: «С приездом, Васильевна!» Зовут в дом, угощают юколой, приглашают вечером «на строганинку», делятся новостями.
С банькой беда, банька-то совсем обвалилась, по весне под воду ушла.
А у Варякиных третья девчонка родилась, Иван смеется, будем, говорит, стараться до охотника.
Сезон хороший был, песца богато, а рыбка нынче омалилась, только кормимся.
Спасибо тебе, жизнь, за это утро
За окном «моей» комнаты новый четырехквартирный дом. Каждый вечер предлагает мне удивительное зрелище: с одной стороны дома на небе пурпурные полосы заката, а с другой небо нежно золотится восходом. Солнце как раз за домом как бы на минуту «приседает» за горизонт, чтобы тут же выскочить обратно. Пик полярного дня уже миновал.
Недавно ушли от меня гости приходили бабушки чайку попить. Тетя Огра. Тетя Дука. Тетя Фрося. Женщины вообще-то здесь стареют рано к пятидесяти глядятся бабушками. Но это настоящие старушки, им всем далеко за семьдесят. Довольны, что мне интересно про «досельную» жизнь: «Молодые-от и не слушают, им не надо».
Чай хороший, хвалят вежливо. Как называцца-то? А, индийский! Знам, знам, молодые называют так «со слоном». Дука, а помнишь в раньшие времена тоже в фактории привозной был, вот как тут слон, там рука была. Яво так и звали «с рукой».
Юколка хороша, не пересушена. Матрона, небось, стряпала, Она хозяйка. И пирожки, небось, не Ленка пекла. Молодые им куда, они энти сосиски любят, хлопотать не надо.
А правда, что раньше рыбу любили ну не совсем свежую, осторожно спрашиваю я.
Ка-ак же, кислую ели, кислую. Хозяин, бывало, говорит: «Огра, скисли-ка рыбки». Заверну в травку, положу в тепло. Подкислится, тогда жарю. Хвалит. Совсем, говорит, другой аппетит. Теперешние не едят, нет. Таперича свежую давай.
Дак и лопоть-то нынче кака Сноха-то исподнее снимат, а оно трешшит, искра во все стороны страсть! А она смеется, бает этто как ее синтетика.
Фрося, а ты помнишь платье у мене было шепеткое, из бурса. Бурс-от? Дак шелк, голубой был, розовый, зеленый. Переливался он, да, помнишь, как?
И шуршил, вздыхает Фрося, Дорогой был
Дорогой, согласно кивают остальные, дороже не было.
А еще энто, как яво, верверет, черный гладкий был и рубчиковатый.
Еще загадка такая есть: «На трубе стоит монах в верверетовых штанах». Ну, Васильевна, догадай кто?
Я, смеясь, поднимаю руки сдаюсь.
А энто, чтоб снег в трубу не попадал, ставили такой домичек, ну, он коптился, конечно, как в верверете стоял.
А вот еще про дом: «Попадья в избе, рукава на дворе». И не гадай, не догадаешь, то матица потолочная, концы на улицу выступают.
Начинают вспоминать загадки, перебивая друг друга, кричат отгадки, радуясь, что помнят.
На туше уши, а на голове ниту
Дак самовар то, самовар!
А энто? Под одной крышей четыре попа?
Стол!
Без гвоздя, без топора мост мостицца?
Лед да реке! азартно врубаюсь я, и все довольны: угадала.
Хлопнула дверь пришла хозяйка, Матрена Михаиловна: «И я в гости!»
Ее встречают веселым шумом: «Садись, Матрона, Васильевна на хозяйстве».
Покуру, на даче нельзя дите. Матрена достает папиросы, она страстная курильщица, как многие женщины здесь. Про что баете?
Дак вот вспоминам, что ели, да что носили.
А ровдугу, говорит Матрена, поводя чернющими глазами. У нее явно присутствует якутская кровь, но глаза не раскосые большие, лицо смуглое, а волосы как вороново крыло. Вообще-то она, пожалуй, больше даже похожа на цыганку.