Проснулась я от звона колоколов. Мне не пришлось ничего вспоминать молитва, утренняя молитва, я же монашка, я должна на ней быть. И казалось бы, ранний подъем должен меня привести в замешательство и уныние, но я собиралась споро и без малейших страданий, даже не пытаясь себе объяснить, какого черта. Любопытство? И новый день. Сиротский приют, напомнила я себе, и столовая трапезная, скорее и прачечная, и много дел.
Но я не успела накинуть на плечи и голову хабит, как в дверь по-хозяйски постучали.
Сестра Шанталь?
На пороге стояла упитанная коренастая монашка, одетая точно так же, как я, только хабит у нее был короче и из-под подола выглядывали мужские грубые сапоги. Лет ей было около тридцати, и я подумала она всю жизнь провела в монастыре. В ней просто чувствовалось полное единение с этими крепкими стенами.
Матери-настоятельнице все еще нездоровится, хмуро сказала монашка. От нее попахивало известным с древности лекарственным средством, и потому она от меня отворачивалась. Там ждет охотник, примите его. Кажется, у него очень скверные новости
Глава шестая
Сестра?.. начала я, изо всех сил стараясь не морщить задумчиво лоб. Ведь всех этих людей я должна знать по именам. И молитвы должна знать, а с этим намного хуже. Имена я имею право запамятовать, молитвы нет.
Монашка поняла меня по-своему.
Кашляю, сестра, она действительно кашлянула в сторону. Еще мой дедушка говорил, что нет лучше средства, чем глотнуть на ночь чего покрепче.
«Глотнуть» в ее понятии было явно не чайную ложку и не исключительно на ночь. Не то чтобы она нетвердо стояла на ногах, но взгляд был блажен и расфокусирован.
Молитесь, сестра, сказала я с упреком. Что одно, что второе самовнушение, но с учетом того, как сложно здесь с медициной пусть лучше молится.
Как зовут эту сестру, я так и не узнала пока. Я вышла, обойдя ее по широкой дуге, потому что запах алкоголя не выносила, и сделала шаг в сторону своего кабинетика.
Охотник ждет вас в кабинете матери-настоятельницы, буркнула мне в спину сестра и, как мне показалось, у нее за пазухой что-то булькнуло. Я пойду пока в святой сад, мало ли, что там ночью случилось. А вы скажите этому богохульнику, добавила она, чтобы он туда вышел. Не работают глифы-то, сестра.
Я открыла рот, сразу закрыла, потому что спрашивать у сестры, где кабинет матери-настоятельницы, было некстати. Я понадеялась, что найду его сама, положившись на память тела сестры Шанталь.
Монастырь жил своей незатейливой жизнью. Откуда-то, вероятно, из церкви, доносился негромкий мелодичный перезвон, мимо меня в направлении детского приюта торопливо прошла сухая высокая женщина с огромной кастрюлей в руках и я не удержалась.
Постойте.
Женщина покорно встала и не менее покорно заглянула мне в глаза. Я подошла ближе, указала пальцем на кастрюлю. Впрочем, кастрюлей это сложно было назвать скорее лохань, к тому же не очень чистая. Не очень я покривила душой.
Откройте.
Женщина заозиралась лохань надо было куда-то пристроить, она была здоровенной и тяжелой, и еще мешало полотенце как прихватка темно-серая засаленная ткань, и цвет ее был однозначно не изначальный. Женщина досеменила до широкого подоконника и поставила лохань туда, перехватила тряпку и открыла крышку.
Что это?
Завтрак, сестра. На чистом молоке.
Может быть, жуткое варево и вправду было на молоке. Запах молочный тут мне возразить было нечего.
Это же очистки, деревянным голосом заметила я. И какие-то ошметки. В крупе, которая была насыпана в отвратительную тюрю довольно щедро, я разглядела даже крупные личинки. Вы кормите этим детей?
За скупостью моих реплик скрывалось нечто большее. Елена Липницкая в теле сестры Шанталь бушевала интересными выражениями, и к великому сожалению, сестра Шанталь знать такие слова не могла, да и язык хотя для меня он продолжал оставаться «русским» не позволял высказать все претензии. Меня бы попросту никто не понял.
Так а что, им хватает, удивилась женщина. Много ли им надо?
Чтобы я это видела в последний раз, все так же сдержанно ответила я, но требовалось пояснение. Да, сейчас дети голодны и быстро приготовить что-то новое не получится. На обед в приюте должно быть свежее мясо, свежий гарнир и компот. Свежее, повторила я. Лицо женщины выражало недоумение. Я лично проверю, что вы туда намешали. И если я увижу вот эти помои с личинками, есть это дерьмо будете вы.
Я бы еще понимала, если бы в лучших традициях книг и фильмов сирот обделял монастырь. Но нет, пусть еда была не высокосортная и не самой первой свежести, она была неиспорченная и съедобная. И уж точно, даже с учетом того, сколько я приказала вчера выкинуть, не было необходимости варить детям обед из того, что не пошло в котел насельниц.
Вчера, обиженно заметила женщина, святая сестра приказала выбросить много еды. Не пропадать же ей? Грех это.
Ты мне еще будешь говорить о грехе? зашипела я. Допустим, окоротила я себя, эта женщина искренне полагает, что продукты выбрасывать решение не лучшее. Но другого выхода не было и не будет. Вернулась на кухню, живо, взяла чистую кастрюлю и положила туда свежую еду! Сваренную для вас! Я жду!
Женщина постояла, закрыла лохань, подхватила ее, потом наконец разродилась:
Где я, святая сестра, возьму вам чистый котел?
Вымоешь! рявкнула я. Женщина под моим тяжелым взглядом направилась обратно на кухню, я, постояв, пошла следом за ней. Хоть меня и ждали, и дело, видимо, у этого охотника было крайне срочным пускать все на самотек здесь было категорически нельзя.
Еще вчера я полагала, что первое время, если я хочу добиться чистоты и порядка, достаточно следить за женщинами и строго наказывать за ослушание. Сейчас мне стало понятно, что слово «следить» не точно отражает суть. Стоять над ними с утра до ночи и постоянно тыкать в недочеты. И пока я шла, несколько раз чуть не расхохоталась что было, конечно, от нервов. «У женщины в крови а то еще и генетически заложено содержать дом в порядке!» хотелось бы мне этих умников, да и умниц, что скрывать, в рядах закоснелых приверженцев домостроя были представители обоих полов, ткнуть носами в самую что ни на есть женскую обитель. «У любой женщины есть материнский инстинкт!» твердили эти же идиоты, не имеющие базовых понятий о достижениях и исследованиях современной медицины. «Все лучшее детям!» вот этого лозунга, который и подразумевал под собой то, что объедки не должны быть на детском столе, здесь не хватало. Написать на стене? Если не найду другое решение.
Одно мне было ясно как день: в этом мире выживал пока что сильнейший. Вначале монахини и их власть, затем женщины, у которых своя иерархия, и отчего-то мне казалось, что мало чем она отличается от тюремной в моем прежнем мире, затем дети. Совершенно никому не нужные дети, и как бы мне ни хотелось, не то чтобы я успела об этом подумать всерьез, я вряд ли смогу пристроить сирот в приемные семьи. Здесь у каждого выживает примерно столько детей, сколько семья в состоянии прокормить и о скольких могут хоть как-нибудь позаботиться, и что какой-то филантроп вроде наших селебритиз решит усыновить пару-тройку малышей утопия. Невозможно.
У любого человека в крови, как и у животного: спать, есть, размножаться, обеспечивать себе физический комфорт и безопасность. Все остальное налет цивилизации, а счисти его как ненужную шелуху, и будет загаженная кухня, брошенные на произвол судьбы дети, проданные жены проданные за долги жены и дочери! Факт, который был мне известен еще по учебе, что не мешало ему оставаться в сознании чем-то вроде Атлантиды или оборотней из легенд. И радует лишь то, что половина человечества, пожалуй, не готова отказываться от имеющихся благ. Как я, например, подумала я, переступая порог и мрачнея все больше.