А я ведь просто хочу петь. Время от времени, если не получится по-другому. Не обязательно второй раз грезить о карьере. Но иногда снова брать в руки гитару и пробуждать эмоции звуками этого я хочу. Я хочу, чтобы меня слышали.
Кришан прав, я в этом нуждаюсь.
Я просто хочу убедиться, что все еще могу достучаться до людей. Что я все еще Хейл. А если за это и ящик пива дадут, то хотя бы Лейн обрадуется.
Иди сюда, ворчит мама. Она ставит кружку на стол, раскрывает объятия и ждет, пока я подойду, чтобы прижать меня к груди.
У меня заходится сердце. Она целую вечность не обнимала меня по-настоящему. Ни разу, с тех пор как поклялась, что никогда меня не простит.
Вспомнив об этом, я невольно цепенею.
По ней не скажешь, что она меня не простила. Она переживает и помогает во всем, что мне нужно, чтобы снова встать на ноги.
Но те слова она так и не взяла назад.
Сойер
Если отполирую стойку еще немного, то смогу проверять в ореховом дереве, хорошо ли на мне сидит шляпа.
Недавно Седрик после пары сообщений в WhatsApp несколько раз спросил меня, почему я нервничаю. Откуда он вообще узнал, что я нервничаю? И почему я правда нервничаю? Потому что зайдет певица, которой от меня что-то нужно а именно концерт?
Как обычно, «У Штертебеккера» кажется странно заброшенным, когда тут никого нет, кроме меня. Закрытый паб чем-то напоминает корабль-призрак. Стулья, сцена, бочки-столики и лодки с веслами, выполняющие функцию диванов, все они выглядят грустно, когда нет посетителей, а каждый звук громко отражается в пустом помещении. Стекла и витражные абажуры притягивают пыль, как будто пытаются спрятаться, потому что стыдятся своего бессмысленного существования. Не могу себе представить, что когда-нибудь закрою этот паб. Наверное, тогда я и на втором этаже больше жить не смогу, так как мне будут мерещиться звуки бродящих внизу клиентов.
Эта мысль заставляет меня рассмеяться над самим собой. В тот же момент сквозь приоткрытую для проветривания переднюю дверь падает тень. Сначала я вижу только тоненький силуэт намного тоньше, чем ожидал. В нашу первую встречу Хейл буквально тонула в мешковатой парке. Сегодня она одета во что-то, подчеркивающее ее миниатюрную фигуру, хотя мне пока и не видно, во что именно. Свет послеполуденного солнца играет в ее локонах, и, скорее всего, она сейчас рассматривает красно-белую табличку прямо над входом: «Парни и девчонки Ливерпуля, поддержите наши местные группы».
Ей должно понравиться.
Привет, говорит она. Извини, я немного опоздала.
Я отмахиваюсь:
Тут все в первый раз опаздывают. Я тоже. Если бы ты пришла вовремя, то стояла бы перед дверью.
Начинаю понимать, почему твою задницу нужно спасать. Я уже собиралась поворачивать обратно, поскольку подумала, что вряд ли здесь будет еще паб. Может, тебе вывеску повесить?
Ты уже приступила к спасательной операции?
Была уже такая вывеска, причем не одна. Но моя идея оформить деревянную табличку в виде корабля оказалась даже слишком хороша: ее крали быстрее, чем она успевала привлечь клиентов.
Заходи, я тебе все покажу.
Когда она переступает порог, я замечаю, что у нее с собой гитара: она принесла ее в чехле за спиной. Хейл с любопытством осматривается.
Бар, стулья, лодки, чтобы почилить, без необходимости говорю я. Пол, потолок еще у меня есть воздух.
Да, ты прав. Похоже, это действительно паб. Хейл улыбается, что, в свою очередь, вызывает улыбку у меня. Просто потому, что я не ошибся: именно такой я представлял себе ее улыбку. У нее синие глаза я точно помню. Но при тусклом свете они кажутся очень темными.
Представить тебе все свечи на столах по именам? Чувствую себя идиотом.
У меня ужасная память на имена, серьезно отвечает она. Но объясни, что за название у паба. «У Шторте Штерте»
«У Штертебеккера».
Звучит по-шведски?
Близко, но мимо. По-немецки. Говорят, Клаус Штертебеккер был пиратом в XIV веке.
Ее взгляд скользит по открыткам и фотографиям кораблей и портов за барной стойкой.
А ты любишь истории про пиратов?
А какой мальчишка их не любит? возмущенно откликаюсь я. Но прежде всего я хотел позлить родителей. Это место называлось Yellow Submarine[16], пока я его не переименовал. Из-за туристов. Я решил доказать, что можно держать паб, не скатываясь в такую пошлятину.
У нее на губах по-прежнему играет милая улыбка.
Ясно. И поэтому, значит, теперь твою задницу нужно спасать?
Я пожимаю плечами:
Сама видишь: посетителей нет.
Она смотрит на большие ретро-часы над баром.
Как драматично. Почти два часа до открытия, а перед дверью еще никто не стоит и не ждет, когда его впустят.
Вижу, ты поняла проблему во всем ее страшном масштабе. Давай это изменим.
Я ловлю себя на том, что слишком долго смотрю на нее, пытаясь разглядеть синеву в ее глазах, но все равно ничего не могу с собой поделать. Сначала ее улыбка становится шире, а потом она смущенно отводит взгляд, и он падает на маленькую сцену в дальнем конце зала, перемещается на гитару, микрофонную стойку и останавливается на рояле.
Ты играешь?
Мы задаем этот вопрос одновременно. Неловкий момент, и секунду мы смотрим друг на друга с одинаковым замешательством.
Я первым качаю головой:
Всегда хотел научиться, но С «Собачьим вальсом» я справляюсь. На большее не способен.
Наверняка у хозяина такого заведения всегда много дел. Хейл поднимается по единственной ступеньке. Подушечки ее пальцев гладят веревку, которой огорожена сцена, затем она кладет на пол сперва свою гитару, а за ней джинсовую куртку.
Не жди чего-то особенного. Большинство произведений я разучивала сама.
На чем ты еще играешь? Я остаюсь стоять между столиками, в то время как она садится за рояль. И на краткий миг прикрывает глаза, когда кончики ее пальцев касаются клавиш, но не нажимают ни на одну.
На скрипке, негромко произносит она. Но ее у меня нет.
А я уже и не рассчитывал на ответ. Мне знакомо чувство, в которое она окунулась: Хейл уже мысленно воспроизводит мелодию, ноты которой знает наизусть.
Думаю, ты принята. Что будешь пить?
Она ненадолго замирает. На мгновение все ее внимание сосредотачивается на мне, и она размышляет, как будто принимает важное решение: что же хочет выпить после обеда.
Может, колу? Или нет, подожди У тебя есть капучино, кофе с молоком или что-то типа того?
Конечно. Развернувшись, я направляюсь к кофемашине за баром, и в чашку льется флэт уайт. Дурацкая мода рисовать узоры на кофе, к счастью, уже прошла, и тем не менее я спохватываюсь уже после того, как беру деревянную палочку и изображаю на молочной пенке очертания парусника. Хейл между тем пробует несколько нот, а я втайне благодарю Седрика, потому что без его брюзжания, вероятно, опять отложил бы настройку рояля.
Хейл спрыгивает со сцены, когда я заканчиваю готовить кофе, идет мне навстречу до самой барной стойки и берет кружку.
Мне вечно снится один и тот же кошмар, говорит она с робкой усмешкой, в котором я разливаю что-то на «Бехштейн»[17].
У меня, слава богу, не «Бехштейн». Мой рояль пережил уже один или два пивных душа.
Она улыбается над чашкой, где пенный кораблик уже лишился паруса.
Похоже на ту лодочку перед дверью.
Я наклоняюсь вперед, чуть ближе к ней, чтобы лучше видеть. Она не пользовалась парфюмом, я чувствую только легкий запах шампуня и что-то теплое и мягкое.
Ты права. Без паруса он выглядит как «Мингалей». Как она вообще обратила внимание на старую маленькую моторную лодку у причала?
Она принадлежит пабу?
Она принадлежит только мне.
Ее взгляд встречается с моим. Быстрый и глубокий взгляд, от которого у меня сердце уходит в пятки. Боже. Она милая. Я заметил это на вокзале и убедился в этом во время телефонного разговора. И все равно меня поражает, насколько она на самом деле милая.