Однако в памяти вдруг всплывает, что он хозяин паба. Вероятно, он постоянно выслушивает трагичные истории людей, которые опрокидывают за стойкой один бокал за другим, а потом хотят выговориться. Хорошие бармены это умеют: развязывать другим языки. Тот, кто болтает, пьет. У меня тоже уже совсем пересохло во рту.
Думаю, чтобы поговорить, мне нужен профессионал.
Всегда к твоим услугам. На этот раз чистая ирония, уверена.
Возвращаясь к работе
Да! Похоже, он чуть ли не благодарен за смену темы. Когда ты сможешь прийти на прослушивание?
Прослушивание? Он серьезно?
Ты же уже слышал, как я пою.
Его смех звучит немного неприлично, и я по какой-то причине думаю о его глазах. У меня в голове сохранился его точный образ, я помню, что у него серебряное колечко в брови и выразительные умные глаза, но не помню, карие они или зеленые. Или каре-зеленые?
Ты пела Yesterday. Тебя можно понять. Тебе нужны были деньги, я не осуждаю.
Как любезно с твоей стороны.
Очень. Но достаточно ли этого для моего паба хмм. В этом мне нужно убедиться. Кроме того, нам надо обсудить твой гонорар, и я бы с радостью угостил тебя выпивкой.
Я должна напить себе зарплату?
О да. Когда ты свободна? Мне удобнее всего после обеда, перед открытием.
Мне очень, очень подходит.
После обеда я всегда свободна.
Завтра? предлагает он. Потом быстро перекидывается с кем-то парой фраз. И, видимо, прикрывает рукой трубку, потому что мне слышны лишь приглушенные голоса.
Послезавтра. Завтра у меня назначена одна встреча, и как бы ни хотелось перенести ее или лучше вообще отменить, сделать это я не могу.
С нетерпением жду послезавтра. В три? Адрес у тебя есть.
Есть, да. Я сохранила коробок с корабликом. Спички я оттуда вынула, но периодически разглядываю старомодное парусное судно и задаюсь вопросом, куда же оно плывет.
Окей. А имя я узнаю?
Что? Первые пару секунд я не могу понять, о чем он. А потом соображаю, что Сойер до сих пор не знает, как меня зовут. Странно, мы ведь уже так долго разговариваем. Но я совсем забыла назвать свое имя. Эмм, прошу прощения, конечно. Я Меня зовут Хейл.
На мгновение воцаряется тишина.
Хейл?
Да. Х Е Й Л. Пускай в моей ситуации смешно продолжать носить сценический псевдоним Но ведь эта ситуация была такой не всегда, и, как почти все музыканты, я в какой-то степени раба привычки: на сцене я Хейл.
Как комета Хейла-Боппа, отвечает Сойер. По голосу слышно, что он улыбается.
Что в этом смешного?
Он издает низкий звук, который может означать одновременно все и ничего.
Может, я когда-нибудь тебе ее покажу.
Оттенок обещания в его словах заставляет волоски у меня на затылке приподняться от легкого покалывания. Приятное ощущение. Но именно оно неожиданно пробуждает во мне сомнения.
Я боюсь, что совершаю ошибку. Я почти уверена.
Но мне так хочется снова петь.
Ханна
Ты разговаривала по телефону в туалете?
Мама, с которой я совершенно точно не по чистой случайности встречаюсь в коридоре, скептически смотрит на меня.
Усмехнувшись, я говорю «да», как будто в мире нет ничего более нормального, чем запираться в ванной, чтобы поболтать по телефону. Во времена, когда я была подростком, действительно так и было, потому что моя комната граничит с маминой, которую она использует и как спальню, и как гостиную. А сквозь тонкие как бумага стены можно подслушать каждое слово.
Непривычно три года спустя снова переехать в свою старую комнату в ее маленьком доме. Хотя нас с мамой всегда связывали хорошие отношения, последний год оставил на них свой след. Мы обе знаем, что мое возвращение домой будет только временным решением, пока я опять не смогу сама платить за съемную квартиру.
С кем ты так долго разговаривала? спрашивает мама, когда я следую за ней на кухню. Я собиралась почистить и поставить вариться картошку, но она уже сделала это сама.
С парнем, который хочет нанять меня на работу.
Радостное удивление у нее на лице заставляет меня пожалеть о выборе слов. Черт, прозвучало так, словно это что-то серьезное. Как что-то, чего она для меня желает. Она не проявила ни капли понимания к тому, что я отказалась от предложения Кришана, и с тех пор каждый день интересуется, как продвигаются поиски работы.
Ничего особенного. Выступление в пабе. Но музыка
Она вздыхает и поправляет хвост на затылке. Раньше у нее были такие же кудри орехового цвета, как у меня, но сейчас их пронизывают серебристые пряди.
Работа за ящик пива, значит. Ты серьезно, Ханна? Разве сейчас тебе это как-то поможет?
Протиснувшись мимо нее к плите, я помешиваю соус, кипящий на медленном огне.
Да.
Я надеялась, что ты начнешь вести себя более реалистично. Она не со зла, и мне приходится напоминать себе об этом, чтобы не обижаться. Или хотя бы не слишком сильно. Знаю, когда-то ты прошла длинный путь. Но для этого потребовалось много удачи.
Я ее использовала, эту удачу. Потратила. И израсходовала. Я в курсе.
А такая удача не повторяется в жизни дважды, заканчивает мысль мама.
Она стоит позади меня, и даже не видя ее лицо, я знаю, что она смотрит на старый, выцветший полароидный снимок, который висит на холодильнике. На нем она и папа в моем возрасте сидят здесь, в этом доме, на кухонном полу и едят пиццу из картонной коробки. В тот день они только въехали сюда, почти не имея мебели, без электричества и проточной воды. Они были невероятно счастливы вместе и еще, наверное, даже не думали заводить ребенка. Судя по тому, как они светятся на нечеткой фотографии, про ребенка, который уже был у папы, они тоже сумели благополучно забыть.
Мысль о том, что за этой внешней картинкой уже скрывались проблемы, посещает меня и даже становится как-то неловко в первый раз. Несмотря на постоянную занятость работой, тесноту и неоплаченные счета, я очень долго думала, что родители пара мечты. Воплощение любви и романтики вопреки всему. Для всех стало потрясением, когда они развелись. С тех пор мама утверждает, что уже пережила великую любовь и не будет второй раз просить у жизни такого счастья.
А может, повторяется, бормочу я, наверное больше себе самой, чем ей. Но если не попробуешь, никогда не узнаешь. Кладу венчик в раковину и уменьшаю огонь, пока не выкипела вода в кастрюле с картошкой. Но не волнуйся. Это выступление не старт несомненно головокружительной карьеры.
Мама в курсе, над кем я насмехаюсь, когда так говорю. Хвастливые владельцы баров вечно клянутся, что к ним то и дело заглядывают искатели новых талантов, агенты и боссы известных лейблов и только и ждут, как бы заключить контракт с низкооплачиваемым артистом, который мешает людям общаться или терпит недовольный свист из зала, потому что публика хочет посмотреть футбольный матч, а не слушать живую музыку. Разумеется, все это ерунда: я знаю это, с тех пор как в пятнадцать лет в первый и последний раз повелась на такие обещания.
Однако Сойер Ричардсон, который выглядит довольно молодым и чересчур дружелюбным для хозяина паба в доках, ничего не обещал. Он попросил о помощи.
Я делаю это не ради денег. Я делаю это ради музыки. И ради себя самой.
Мне слышно, как мама вздыхает. Потом ставит чашку и доливает чай.
Я просто беспокоюсь, Ханна.
Знаю. Я до сих пор не сказала ей, что Аллен, в офисе художественной мастерской которого я раньше работала, к сожалению, больше не может взять меня на эту должность. Он бы взял, написал он мне в электронном письме. Но, естественно, уже нанял нового сотрудника и не может уволить его только из-за того, что опять появилась я. Нет, Аллен честный парень. Но хочет сделать мне сертификат, с которым я могла бы выдать себя за няню в Букингемском дворце. Я ничего не жду от этого выступления, говорю я, оглянувшись на маму. У нее такой вид, будто я вот-вот совершу очередную глупость, которая разрушит мою жизнь. На этот раз окончательно.