Обманув бдительность родителей, он добился переосвидетельствования. (Что, впрочем, оказалось несложным.) Всё же это был редкий случай человека с «белым» билетом взяли в армию. Но как учит нас жизнь нет ничего невозможного.
Алексей попал в вертолётную авиацию. Отец на него обиделся и не пришёл провожать. Может, отец сказал: «Он мне не сын», или что-то в этом роде. Пришла только мама и плакала на сборном пункте.
За час до обеда в помещение комендатуры зашёл тощий и длинный, как шланг, майор.
Незнакомый майор сказал: «Здесь арестованных недопустимо много», и выгнал меня и военного строителя рыть траншею.
Задрав воротники шинелей, мы недолго поимитировали лопатами, выбивая хрупкую крошку земли; а по дороге на кичу восторженный музыкант дорассказал мне историю «летуна». В кузове бросало: музыкант сбивался на прогноз меню предстоящего обеда и другие темы.
Отслужив два года, Алексей чуть не попал в дисбат за драку с айзерами (или узбеками). Он не поехал на дембель, потому что ему присвоили звание «прапорщик» и послали в Афган. Может, он закончил курсы, получив квалификацию.
В Афгане офицеров косила желтуха, освобождая вакансии. Алексей выказывал характер: гонор выжившего в «чёрной эскадрилье»4 и прожжённого солью фронтового пота москвича. Но он рвался в небо и стал летать в экипаже борттехником в разгар войны.
Две вертушки жались над барханами к сухой земле и ныряли в изгибы гор. «Пехота» просила «воздух» в эфире, заполняя площадку трофеями чужого каравана и своими ранеными. Обещая зарвавшейся пехоте смерть, солнце садилось в непокорные скалы; моджахеды подтягивались для броска, их дерзкие фигурки били из-за камней всё прицельней. Тогда, ревущий от трофеев вертолёт случайно не зацепился за скалу, выбираясь из ущелья и получая пробоины.
После этого случая прапорщик Алексей служил на земле: пуля повредила ему локтевой нерв на излёте.
Я дембельнулся и забыл рассказ прапорщика. Вернее, я о нём не вспоминал в потоке гражданской жизни. Необычная жизнь разительно хлестнула в уши возгласами: «Водочка! самогоночка!», предвещая рекламу на каждом шагу. Два года назад я рыскал по городу, как юный следопыт, и получал две бутылки после часовой очереди. С зятем мы три раза занимали очередь, чтобы позвать гостей на мои проводы. Теперь мне дали ваучер, я поступил на истфак и не мог жениться, не поддаваясь соблазнам коммерции и бандитизма. Бушевала инфляция, я изучал промыслы египетских жрецов и исход евреев из Египта. Потом появилась песня Сюткина: «Любите, девочки, простых романтиков: отважных лётчиков»
Когда я слышу эту песню, перед глазами стоит человек в синем бушлате, унылое небо над двориком комендатуры, и уже в другом небе (почему-то жёлтом) вертолёт над складками гор.
Орёл Шестого легиона
Я был счастлив на войне!.. Вам никогда не понять этого Всё спокойно, голубое небо, солнце Загораешь, а бойчишки роют А душа-то знает Она всё знает Она чувствует Это кайф Идёшь в колонне, и сидит игла, глубоко где-то в каждую секунду рванёт И хорошо, если не разлетишься в клочья а просто вмажет в обочину А пули когда свистят над ухом Чувство, я вам скажу Да вообще смерть штука тонкая. Вот какого хрена мы бухаем, курим эту гадость?.. Приближаем смерть Но очень медленно И кайф медленный
Рассудки волокло туманом. На столах опрокидывались чашки с водкой. Мы отмечали сессию, и Юра Белов учил нас жизни. Бывший офицер, он комиссовался из армии и с какого-то прибабаха попёрся на очное отделение истфака лет в двадцать пять нам всем было по семнадцать-восемнадцать.
Этот необыкновенный студент носил костюмы, бесцветную шевелюру располагал выгодно скрывая плешь, прихрамывал от тяжёлого ранения но как-то лихо, с выправкой Не красавец в общем-то С лицом хоть и голливудских суровых форм, но помятым оспинами довольно невзрачным А девки за ним бегали
К страданиям женской души Юра относился безразлично. Больше его интересовали ноги и другие выразительные места. Попал он в настоящий цветник, и не терялся.
Конечно, выпивал Белов не по-детски. И если напивался, то вдребезги, с разгулом. Тогда он крушил всё, что попадалось под руку в общежитии: от дверных стёкол до студентов-полицейских. Эти парни в наивных камуфляжах не сразу догадались подружиться с шумным жильцом. Зато потом студекопы настолько прониклись симпатией к Белову (удар-то у него хлёсткий был, на солдатиках отлаженный), что стали Юре всячески оказывать внимание и даже предупреждать о милицейских рейдах.
На дворе стояла эпоха терроризма на фоне нарушения режима регистрации и пьянства. А с пьянством, понятно, бороться легче, чем с терроризмом, так же бесполезно, но прибыльно и неопасно.
Белов плевал на рейды «Сержант! Выйди и зайди как положено!» ревел он на тружеников правопорядка С ментами такие штуки не проходят, у ментов лица кирпичом, осенённые законностью, это тебе не полиция нравов для студентов: Юру забирали на ночь в уютную камеру, к бомжам и пропившимся аспирантам.
О приводах в милицию не всегда сообщали в университет, но и без того жалобы на Белова сыпались отовсюду, и по самым разным поводам. Ректор приходил в отчаянье мало у него своих проблем? и вызывал Белова для отчисления.
«На ковёр» наш герой входил в орденах и медалях. Строгий ректор спускал пар, постепенно умилялся от боевых наград, вспоминал военное детство и голодные годы, однако на втором курсе Белова всё же отчислил за беременность первокурсницы.
Мама закатывала скандал, незадачливая невеста строила растерянные глазки и всхлипывала, но жениться Белов отказался наотрез Хватит Он уже ставил подобный жизненный опыт. Да и не может он жениться на всём филологическом факультете (девочка была оттуда) Короче, свободу на высшее образование Юра менять не согласился ни в какую. Ему к тому времени и самому надоел скучный университет, а ректору, несмотря на трудное детство, надоели боевые награды сколько можно их лицезреть, в конце-то концов!
А учился Белов совсем неплохо.
Экзамен. Накал страстей. Все в толстые книжки уткнулись от страха (вот уж действительно бесполезное занятие перед смертью не надышишься). В самый разгар заявляется Юра:
Что главное при сдаче экзамена? Здесь он ехидно держит паузу и расстреливает группу взглядом. При сдаче экзамена главное не забыть зачётку!
И дверь на себя без очереди, с видом, как будто он пришёл не сдавать экзамен, а принимать.
Я по мальчишеской наивности, а скорее из зависти, видел в нём везучего дурака. До тех пор, пока не оказался с Беловым на зачёте за одной партой.
Зачёт по русской культуре принимал профессор Минц. Старый коммунист, совершенно непробиваемый жалобами девушек на увеличение живота. Парней Минц вообще ненавидел. О взятке не могло быть и речи.
Когда уже полгруппы понуро рассматривало дырку от бублика вместо записи «зачтено», Белов вошёл в аудиторию в своём самом парадном кремовом костюме и в галстуке с золочёной булавкой. Вообще он одевался крайне элегантно (не столько дорого, а именно элегантно), особенно в дни экзаменов и трудных зачётов по принципу «экзамен для меня всегда праздник».
Сначала Белов рассказал всё, что знал о «Повести временных лет». А знал он, что таковая была и являлась первой русской летописью. Но Юра вывел эту мысль на оперативный простор, вплоть до корпения бедных писцов под страхом смерти в монастырях.
Я слушал, и мрачные кельи с монахами, гробящими зрение для русской истории, стояли у меня перед глазами.
А в каком веке появилась «Повесть временных лет»?
Белов ничуть не смутился:
В десятом.
Сморщенные глазки Минца широко открылись. (Этот преподаватель никогда не говорил: «Неправильно». Только слушал, задавал вопрос, а потом оценивал.)