Кровь прилила к моим щекам и теперь волнами накатывала к барабанным перепонкам, зашумев морским прибоем. Я не мог и пальцем пошевелить, однако в голове не было ни единой мысли о том, чтобы броситься прочь ватные ноги вряд ли бы послушались. Существо, опираясь лапами на голову Марии, встало и выпрямилось. Издало низкий рык, похожий на раскат грома перед началом грозы. У создания был хвост, такой же как на обложке книги. Вместо того чтобы попробовать спастись, я просто разглядывал как оно выглядело. Короткий буро-рыжий мех. Цокая когтями на задних лапах, чудовище сделало пару шагов в мою сторону. Подняло вверх правую лапу, крючковатым пальцем указало сначала на меня, потом на труп.
Не бояться, из пасти вырвался голос Марии, затем донесся неприятный хрип.
Существо боязливо оглянулось на мертвую девушку, а потом выдавило из себя следующее:
Не бояться Ярдар.
Чудовище напряглось, словно говорить ему было тяжело, и тем же голосом произнесло:
Ярдар жить здесь, Ярдар помогать.
Оно подошло ко мне вплотную и перепачканной лапой провело по моему лицу. Мне захотелось расплакаться как маленькому мальчишке. Больно. Коготь задел кожу и оставил на ней глубокую царапину.
Существо было выше меня на две или три головы. Из пасти смердело так, будто я добровольно залез в сточную канаву, чтобы всласть надышаться зловонием.
И я заорал.
Так громко, что создание тут же испуганно спрятало лапу за спину, шагнуло назад и прижало уши. А потом я просто выбежал из дома, выбил локтем стекло у дверцы водителя в машине, прыгнул на сиденье, разворотил приборную панель, чтобы добраться до замка зажигания, с горем пополам завел машину, вдавил педаль газа в пол и рванул в темноту на бешеной скорости.
Отъехав на приличное расстояние и убедившись, что тварь не устроила погоню, я нервно засмеялся, потом зарыдал навзрыд от боли и страха. Локоть, которым я высадил стекло, был весь в крови и нещадно саднил, и под конец своей поездки я просто скулил. Мария не заслуживала такой кошмарной смерти, да еще и с телом мне что-то теперь нужно придумывать.
Машина остановилась у дома старого университетского товарища, с которым мы виделись периодически, чтобы разделаться с ведром острых крылышек и запить их ледяным сидром. Уве тоже регулярно хотели казнить на кафедре французского из-за наплевательского отношения к практике и отказа вкладывать в неокрепшие умы школьников скучные, заезженные реплики из затертого учебника с голубой птицей на обложке вместо этого он выбрал беспроигрышную тактику по завоеванию внимания публики, которой нас навязала кафедра. Уве учил ругаться, витиевато и изысканно, но все же весьма неприлично, доносить свои мысли до собеседника крайне нелитературным языком, дышал на детей перегаром и безо всякого интереса внимал недовольным ремаркам учительницы, которая пестовала в своих детях (а никак иначе, кроме как своими детьми, она учеников и не называла) любовь к прекрасному. Какое уж тут прекрасное, когда практикант с вороньим гнездом на голове с удовольствием вещал о Франции средневековой со всеми неприглядными подробностями. Учительница, восседавшая за последней партой и скрытая за стопками тетрадей, поднимала голову и багровела лицом от бородавчатого подбородка до самых седых корней редких волос. Уве мерзко улыбался желтоватыми зубами с недельным налетом, и продолжал, пока терпение не лопалось и его не выставляли за дверь классной комнаты. Тогда он садился на подоконник, подгибал под себя ноги в рваных джинсах, полосатых носках и стоптанных кедах, терпеливо ожидал перемены. Или не ожидая, просто спускался в столовую, покупал крепкий сладкий чай в граненом стакане, пиццу с колбасой и высматривал своего палача среди прочих учителей и учеников школы.
Я подбежал ко входной двери и изо всех сил принялся молотить в нее кулаками. Только в этот момент до меня дошло, что я посреди ночи стоял в одних трусах, перепачканный кровью. Непонятно, как объяснять свой внешний вид, да смогу ли я вообще внятно разговаривать.
Спустя какое-то время дверь распахнулась. Уве, сонно щурясь, смотрел на меня.
Сдурел?
Тут он изменился в лице, слетели остатки сна. Хотел бы я увидеть себя со стороны. Хотя нет, не хотел бы.
Немного, еле ворочая языком, произнес я. Зайду?
Уве молча посторонился, распахнув дверь пошире. Задумчиво почесал в затылке, вынес мне теплый халат и запер входную дверь на все замки.
Идем.
Он проводил меня в гостиную, усадил на диван, достал из шкафа слегка пыльную бутылку виски, молча протянул ее, принес стакан. Затем, снова почесав в затылке, забрал стакан, откупорил бутылку и велел пить прямо так. Я сделал пару глотков. Виски обжег пищевод, дыхание перехватило.
Не знаю, стоит ли вообще спрашивать, что произошло.
Уве наблюдал, как халат пропитывался кровью на локте.
Пожалуй, просто принесу аптечку.
Я отпил еще немного.
Куплю тебе новый халат.
Подозревал я, конечно, что ты немного не в себе, когда бросил Стеф, да еще со скандалом. Но устроить мне сеанс эксгибиционизма! Уве невесело улыбнулся, расположился в кресле напротив меня.
Он только-только сбрил свое гнездо до трех миллиметров, постоянно проводил по ежику рыжеватых волос кривыми пальцами, хохлился, как рассерженный воробей. На улице шапку не носил принципиально, чтобы все видели новое поблескивающее колечко в хряще левого уха. Уве казалось, будто он недостаточно привлекал к себе внимания, поэтому он из кожи вон лез, чтобы не остаться незамеченным. Я не понаслышке знал о трудных отношениях с родителями, которым Уве постоянно шел наперекор. Верующая мать пропадала в храмах, отца полностью поглотила работа и не отпускала его до самого инфаркта, прямо на рабочем месте. Японцы такое называли «кароси» смерть от переработок. Отец Уве не был японцем, но выходных себе тоже не устраивал.
Она переспала с другим и, надравшись на девичнике, решила, что очень правильно набрать мой номер и рассказать мне это перед свадьбой. Что оставалось делать? Проводить церемонию, как ни в чем не бывало? вздохнул я. Потом Стеф начала названивать моей родне, рассказывать, что беременна, просить повлиять и сыграть свадьбу, как планировали изначально.
Уве присвистнул.
А чего ж ты не рассказал никому? Твоя маман говорит всем, что ты обрюхатил бедную девушку и слинял, как последняя гадина.
Стеф для нее дочь, которой никогда у нее не было. А я идиот, на которого она потратила лучшие годы своей жизни. Справедливости ради надо сказать, что я и правда идиот. Был бы умнее жизнь сложилась бы иначе.
Уве усмехнулся, снова посерьезнел.
Что стряслось с рукой?
Я замялся. Вот как подступиться к рассказу? Начал издалека. Упомянул сначала выкрученные лампочки и книгу. Потом ввернул про звонок Марии. Уве явно повеселел, когда дело дошло до поездки на такси до моего дома из ресторана, где мы встретились с Марией. Он ерничал, отпускал сальные замечания. Неприятно, к тому же, Уве шутило натужно, неумело подбирая фразы. Раньше я за ним такого не замечал, но продолжил говорить.
А затем я просто на одном дыхании выпалил про зверя. На резко побледневшем лице друга ясно читался ужас. И интерес.
Я ожидал, что последуют советы провериться у врача, пока у меня не начался натуральный психоз, или Уве просто схватит телефон и вызовет санитаров.
Очень похоже на ожившие легенды про зверолюдей, они якобы раньше тоже жили на этих землях, но их почти полностью истребили. Поговори с теми, кто продал тебе дом, мрачно произнес Уве, протягивая руку к бутылке, которую я держал.
Чего? Зверолюди? изумленно сказал я. Стой, ты не считаешь меня поехавшим?