8.4. Музыка
У меня было еще одно необычное увлечение музыка. Я не отличался особым музыкальным дарованием. Но, как говорят: терпение и труд все перетрут. Отец со своей женой собрался на курорт и оставил нам с братом деньги на питание. Я, не долго думая, после отъезда отца решил покутить на впервые заполученное богатство. В каком-то магазине я был парализован ослепительным блеском и манящим дизайном простой русской балалайки. Она стоила почти все деньги, оставленные отцом. Но я вильнюсской жизнью был приучен к вечному недоеданию и самоудовлетворению подножным кормом. Балалайка стала моей. Но меня ожидала папина оценка моей несанкционированной покупки. Я, налюбовавшись вдоволь своим сокровищем, спрятал балалайку под кровать. Даже брат ничего не знал о ней. Когда мы дождались родичей с курорта, у меня не было сил долго скрывать свое приобретение. Язык так и чесался похвалиться своим сокровищем. Наконец я решился. Долго мямлил что-то невнятное, пытаясь оттянуть неминуемую расплату. Наконец выдавил из себя: «Папа, я купил балалайку. Мне она очень понравилась». Был готов к любым карам во имя своего счастливого приобретения. Но то, что произошло с отцом, я не мог предсказать даже в волшебном сне. Он весь расцвел как тюльпан на солнце: «Где, где балалайка»! Он взял инструмент в руки, поцеловал его. Долго настраивал. А потом как заиграл. Это было чудо. Отец оказался виртуозом игры на балалайке. Но не держал ее в руках лет сорок. Так отец проиграл до позднего вечера. А с утра начал и меня обучать. Я так увлекся своим новым детищем, что набрал всяких самоучителей, быстро освоил нотную грамоту всякие там сольфеджио. Не прошло и месяца, как я сносно играл по нотам и пытался подбирать мелодии на слух. А через полгода я виртуозил почти как отец. Дошло до того, что отец порекомендовал мне поступить в оркестр народных инструментов местного клуба. Меня туда приняли после первого же моего проигрыша ряда народных мелодий. И приняли не просто статистом, а вторым солистом оркестра клуба. Но не все так просто оказалось. Моих доморощенных музыкальных способностей не хватило даже на один концерт. На репетициях, вроде, все получалось. Но их, наверно, оказалось маловато для начинающего по самоучителю музыканту. В общем я завалил первое же выступление на народе. Меня, конечно, вытурили из оркестра как профнепригодного. Наверно Россия потеряла нарождающийся талант (смех в зале). Но балалайку я пронес через всю свою жизнь. Играл на ней лет сорок подряд. И радовал своим талантом не только себя самого. Частенько мы с моим другом балалайкой попадали в интересные и всегда достойные гениальности переделки. Она до сих пор красуется у меня на антресолях.
В этих достижениях закончилось мое пребывание у отца и мое формирование как личности. Эти два года стали поистине трамплином во взрослую жизнь. Отец не был ангелом, но он стал для меня главным наставником и единственным мужчиной, достойным уважения и подражания.
9. Техникум
Далее меня ждала учеба в томском машиностроительном техникуме, куда я был, как отличник, зачислен без вступительных экзаменов. Подтолкнул меня в техникум опять же отец, особо не спрашивая моего желания. И оказалось, что он как всегда прав. Мать очень возмущалась издалека, из Вильнюса. Она считала, что техникум недостоин моего таланта. Пророчила мне как минимум МГУ или МГИМО. Жизнь только подтвердила правоту отцовского выбора. Во-первых, как было сказано, я родился с молотком в руках. Значит мое пожизненное кредо техника. Во-вторых, отец просчитал, что во взрослой жизни меня не удержишь в сибирской глубинке. Наверняка меня потянет на родину в Литву. А там вечно больная мать, которую саму надо содержать, а для этого необходимо обзавестись достойной профессией как можно раньше. Техникум это позволял и не препятствовал дальнейшему обучению. Все в итоге так и вышло. Не отец, а второй Нострадамус.
Томск был в двухстах километрах от нашего городка. Так что совсем разрыва с отцом не было. Хотя появился некоторый холодок в отношениях. По-моему, отец сделал приоритетом своего внимания перспективного в филологии (отец по образованию тоже был филолог) и в политике брата. Брат без моей конкуренции, под умелой опекой отца, расцвел на глазах. Стал секретарем комсомольской организации города, как-то очень быстро перебрался в обком комсомола, затем и в обком партии. Но служебный век отца подходил к концу. Он вышел на пенсию и занялся своим любимым по детству делом разведением домашних животных. От них получал ни столько прибыль, сколько удовольствие. Не лагодарный сын мой брат, все потешался над отцом. Брат всегда считал себя самодостаточным мудрецом. Но вся его карьера остановилась на той начальной должности, на которую помог пристроиться ему отец. Печально заслуженный итог вся жизнь на одной незначительной партийной должности.
Итак, почти пять лет учебы в техникуме. Учеба давалась легко и даже доставляла удовольствие. Я действительно попал в свое стойло. Техника увлекла меня и в теории и практике. Практика особо задалась. Но в целом учеба не стала чем-то очень знаменательным. Я просто повышал свою, и без того не хилую, квалификацию. Правда я взрослел, у меня появлялись новые интересы, новые друзья (скорей товарищи), я совершенствовался в спорте. Но все это было текучкой. Девушки пока не появлялись. Но к концу учебы я наверно созрел и до первых признаков любви. Эти признаки в будущем стали первой и единственной в моей жизни любовью. Но это отдельная тема для повествования. Она собой затмила многие мои даже очень значимые события в будущей жизни.
9.1. Бешеные деньги
При первой же производственной практике на пятом государственном подшипниковом заводе я впервые в жизни за один месяц заработал столько денег (отец не особо баловал меня материально), что мне хватило на шикарный костюм, зимнее пальто и шапку. И на еду осталось. Хотя я получал повышенную стипендию и был вполне удовлетворен жизнью.
А начиналось все так. Меня 16-тилетнего пацана поставили на огромный штамповочный пресс, от одного вида которого бросало в дрожь. На нем я как робот вставлял заготовки и снимал готовые отштампованные сепараторы подшипников. Поставили на этого монстра не случайно. То была самая невыгодная в заработке операция. А мне, мол, и так сойдет. Как же они просчитались. Поначалу дело шло туго. У меня не получалось подстроиться под ритм работы пресса. То разрубало приспособление для подачи заготовки, то неточно ложилась заготовка в штамп. Наставница, очень милая девушка, не ругала меня, а наоборот подбадривала и все время меняла испорченные приспособления. Но уже на второй день работы я почувствовал характер этого монстра, и мы с ним спелись будь здоров. Если все рабочие успевали подставлять заготовку только на каждый второй цикл рабочего хода ползуна пресса, то я наловчился реагировать на каждый. Работа пошла в два раза быстрей чем, даже, у профессионалов. А, значит, и денежек в два раза больше. В советское время за такую прыть работяги могли и побить потому, что лишний заработок не полагался. Если какой-нибудь лихач несанкционированно поднимал производительность труда, увеличивал заработок, то нормировщики сразу снижали расценки. За тот же рубль приходилось вкалывать больше. Так что меня не только не вознесли за трудовую доблесть, но и вообще перевели на другую операцию. Как им казалось, еще более невыгодную. А это им только казалось. Я начал зенковать отверстия в дверных навесах. Работа нудная. Какое там творчество: дрр, дрр, дрр, дрр, отбросил деталь. И опять, и опять весь рабочий день. Но я заметил, что сверло имеет неправильную заточку. А мы в это время в техникуме как раз изучали углы заточки режущего инструмента. Я пошел к заточнику и потребовал переточить сверла по моему разумению. Это было чудо. Я попал в точку. Во-первых, значительно снизилось усилие резания, что снижало усталость от монотонного ручного труда. Во-вторых, и это главное, на проход сверла в нужную глубину уходило значительно меньше времени. Закончилось тем, что меня окружил весь цех, с восторгом и удивлением воззревали на мои стахановские приемы. А мастер сказал: «Расценки не трогаем. Все равно нормальный человек так работать не сможет. А этот придурок пусть себе шарашит». Вот так я стал «миллионером».