Помню, дал слабину, съехал с лошадью к ручью поплескать подмышки, умыть лицо. Ну и побрызгать на лошадь. Кожа ее, где попадали капли, вздрагивала, она пряла ушами и вдруг заржала. Надеюсь, радостно. Но бревно впялить обратно на бугор долго не удавалось, вспотели с моей кобылой, хоть снова мойся. Сладкий пот.
И вот стою в длинной очереди к крохотному, особенно издалека, окошечку кассы. Какой-то седой мужик узнает меня.
Так ты Георгия Иваныча сынок? Так идем, проведу тебя.
Я мотаю головой: «Нет!» Достоинство не позволяет! Оно именно в том, чтобы стоять в этой длинной очереди, быть в этой пыльной толпе, как все. Хватило упорства на долгую, нудную работу так не стоит терять достоинство уже в самом конце. И вот мне протягивают в окошечко ведомость, где против моей фамилии стоит сумма, написанная перьевой ручкой. Никакая другая сумма не давалась мне так трудно и не была мне так дорога. Пересчитав даже копейки, я бережно сложил все в кошелек и спрятал его в нагрудный карман. Некоторые, заметил я, закалывали карман булавкой. Умно. Перейму.
С полным правом я двигаюсь в этой, теперь уже праздной толпе и вместе с ними сворачиваю в какой-то двор темный, теплый, тесно набитый людьми. Все подходят к огромной кастрюле на табуретке, и запросто черпают половником какую-то бурую жидкость, и пьют. Что это было, думаю я теперь. Брага? Но в тот вечер я не задаюсь вопросами, зачерпываю и пью. Имею право! Сладко! И через минуту я уже хмельной, радостный, бестолковый, заговаривающий с одним и заканчивающий разговор уже совершенно с другим. Гляжу и со всеми примерно то же самое. Неумолчный гул. Свадьба это, что ли, раз угощают всех? Или, наоборот, поминки? Лучше всего запоминается то, что ты так и не понял до конца.
А ты быстро вписался! с улыбкой, но и с легким удивлением произносит отец, когда я появляюсь.
Да в том-то и беда, что ни фига не вписался. Кинозал в Суйде. Темно, душно. А где их руки? Да там, откуда ноги растут. Где женские ноги, там и мужские руки! А бывает и наоборот. Что позволяет себе рабочая молодежь, точнее рабоче-крестьянская! Я тоже тут, между прочим, тружусь. А где отдача? А местная молодежь! Считает, видимо, что раз она трудится, имеет право и отдыхать как хочет. Шорохи, шепоты: «Не надо!», «Да подожди ты! Дай, я сама!». Кто-нибудь, интересно, смотрел на экран? Совсем теряли стыд к моему восторгу Зачем сейчас ходят в кино абсолютно не понимаю! Блокбастеры смотреть тупо? Не чувствуют, видимо, морального права аморально отдохнуть. «Посещаемость кинозалов упала!» А чего там делать-то? А тогда выходили из зала в возбуждении, на какое-то время отведя чужие руки от своих ног, чтобы было на чем идти до ближайшей рощи. Над экраном висело красное полотно: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино. В. И. Ленин». Тут я с ним совершенно согласен. Ползарплаты просадил на кино!
Однажды я, как прилежный мальчик, директорский сынок, стоял на берегу, над розовой гладью пруда, не отводя глаз от поплавка. В этом пруду (как уверял отец, вырытом еще пленными шведами) ловились даже лини тонкие, матовые и без чешуи. Самые древние рыбы.
Пахнуло алкоголем. Но я уловил не только алкоголь что-то из ароматов кинозала. Она! Звезда не экрана, а того, что под ним. Обычно она была не одна. И очень даже не одна! Но сейчас с подружкой. Встали вплотную за мной, едва не касаясь сосками моей спины. Даже тепло их дыхания чувствовал на шее! Перехихикивались Но этого мне было мало, чтобы к ним обернуться. Или слишком много? Все внимание поплавку.
Вот с этим пареньком я бы пошла прогуляться, насмешливо проговорила она ударница труда.
Да ты что? сказала подруга. И зашептала что-то совсем тихо, наверное «Это директорский сынок».
Ну и что? грудным своим голосом, во всем его диапазоне, произнесла ударница порока. Уволят? добавила вызывающе.
И на это она готова пойти! Ей хотелось действий а я стоял как пень. «Трудный клиент!» как говорили мы с приятелями несколько позже.
Встретиться бы с ним на этом самом месте часиков в десять, произнесла она. И, хихикая, они ушли.
Уши мои раскалились. Я еще долго цепенел вдруг они рядом. Наконец расслабился, но не настолько, чтобы обрести здравый смысл Долго, тщательно сматывал удочку иначе нельзя! Но как ни мотай, от главной темы не отмотаться: «Что это было?» И какова же была у меня уже в юности сила воображения и убеждения, что я доказал себе: «Ну конечно же, она назначила в десять утра! Ведь не ночью же!» Я пришел туда в десять утра. Ослепительное солнце. И никого! Хорошо еще, что она не начертала ничего на песке! Полный провал. Но почва тут благодатная (это же говорил отец, имея в виду свои озимые). Но без Бориса не обойтись. Он уж распорядится!.. Если бы я с таким же упорством преследовал баб, с каким я дозванивался ему!
Он появился, скучая.
Ну, я помню, что должен тебе, за все. Бабки?
Нет! в ужасе закричал я. Денег навалом. Ну тут смутился. Посмотри! Ходят.
Мы стояли у кассы кино.
Кто? Доярки эти? Им только коров доить да бидоны возить. Не одобрил как класс!
Ты приезжай к нам на Шкапина, проговорил уверенно. Подберем тебе что-то приличное.
Приличного мне как раз не надо! попытался сострить я.
Понял, не дурак.
И я потащился на Шкапина, пользующуюся дурной славой. Что за Шкапин? Ну и улицу он себе заслужил! Стены закопченные наверное, от паровозов: их слышно за домами. Рядом, предупредил Борис, есть улица Розенштейна не отличить. Но попадать туда лучше не надо «сядешь на перо». «А шкапинские, что ли, меня пропустят?» «Сошлись на меня. Меня любая собака знает!» «А вдруг она с Розенштейна забежит?» Но эта жалкая моя шутка была оставлена без ответа.
Смотрю Никаких табличек вообще! Встречаются дома с выбитыми стеклами, необитаемые. Табличек ни на одном доме нет. И день неудачный, холодный. То ли дело удушливая атмосфера кинозала в родной Суйде! Вспомнил с тоской. Даже метро «Балтийская», с его серо-холодным вестибюлем, вызвавшим у меня озноб, когда я там вышел из вагона, теперь манило меня обратно своим светом и теплом. Но если возвращаться не приеду никуда никогда. И я шел не по враждебной ли улице? Впрочем, и шкапинские могли меня «принять» Борис, я чувствовал, преувеличивал свою власть. Где обещанные им доступные красавицы? Прошло лишь непонятное существо неопределенного пола и все. «Хорош трепаться!» сказал бы Борис. И я смело вошел во двор. Главное начать.
И вот оно, начало (а не конец ли?): в углу неприветливого двора стояла шобла. Каждая эпоха находит правильные слова. Дресс-код, говоря по-нынешнему, был такой: поднятый воротник, скрывающий низ лица, верхнюю часть которого прикрывала натянутая кепка-лондонка с укороченным козырьком. Откуда они появились тогда загадка. Появились из воздуха, спертого воздуха хулиганских дворов.
Между двумя тенями должен сверкать железный зуб (фикса) и вспыхивать короткий окурок. Курить тогда полагалось прерывисто и быстро, как перед каким-то рисковым делом. И вот огоньки замелькали быстрее: дело нарисовалось, появился я. Бежать было бесполезно наряду с другими отточенными навыками той поры, отлично работали всяческие подножки, подсечки, после чего преследуемый не падал, а влетал головой в какую-нибудь каменную стену, разбивал лицо в кровь, после чего у преследователей уже не оставалось сомнений: если «кровянка» значит, враг. Дальнейшее предсказуемо. Поэтому я кинулся к ним.
Парни! Клево! Нашел вас! Где пузырь тут купить? К корешу иду не с голыми же руками?
А что за кореш? поинтересовался длинный.
Да Борька Шашерин! Я сплюнул. Никого не обидел?
А-а-а! Шашерин! Орлята переглянулись, как мне показалось, зловеще.
Я похолодел. Розенштейновские? «Сейчас тебе оторвут то самое, что тебя сюда привело!» я пытался острить, хотя бы с самим собой.