Хорошо погулял? спрашивает бабушка.
Хорошо! гляжу на себя в зеркало, румяный, глаза блестят.
А чего так быстро?
«Надо было еще быстрей!» шучу я про себя, но вслух не говорю. Урок жизни. И такой яркий!
В пионеры вас будут принимать в Музее Кирова! сообщает нам Марья Сергеевна. Это большая честь для вас! Вы должны принести с собой галстук. И быть в аккуратных белых рубашках. Я это уже вам говорила. Сейчас вы положите галстуки на парту, и я осмотрю их. Они обязательно должны быть куплены в магазине. Никакого самостоятельного пошива. Я предупреждала. Кладите галстуки на угол парты в сложенном виде. Иду.
Уши моего соседа по парте Николаева густо краснеют. И я знаю, в чем дело: у него, наверное, ситцевый галстук. Весь наш класс разделился на «ситцевых» и «шелковых». Шелковый галстук яркий, как пламя, красиво топорщится, а ситцевый темный и свисает, как тряпка.
А я вообще эту портянку не буду носить! гоношился перед уроками хулиган Остапов. Пусть примут, и всё!
Но в основном «ситцевые» помалкивали. Стыдились? Мне, например, было стыдно оттого, что я рядом с Николаевым и у меня шелковый. А вдруг и у него шелковый? Пустая надежда. Я был у него дома, видел, как они живут.
Марья Сергеевна приближается. Я вынимаю из портфеля аккуратно сложенный бабушкой галстук и кладу. Он сразу расправляется, как живой. Ни складочки! И я чувствую, что он даже освещает снизу мое лицо.
Что это? скрипучий голос Марьи Сергеевны. Это не мне. Она идет по проходу со стороны Николаева. Уши его еще больше краснеют. А я ничего и не вижу, кроме его ушей. Отвернулся от меня вообще!
Что это? повторяет она.
Мать сшила, сипло говорит Николаев.
Посмотрите что это? она повышает голос и, видимо, поднимает галстук Николаева на всеобщее обозрение. Я не знаю, я не смотрю. Что это, я спрашиваю вас! голос ее звенит. Она подключает к этому делу класс. И все рады:
Носовой платок!
Носок!
Класс гогочет, шумит. Почему не подухариться всласть, если училка того хочет?
Николаев хватает школьную сумку тоже сшитую матерью и выбегает из класса.
Неуютно в этом дворце. Шикарно, но холодно. Неужели Киров тут жил? Большой зал, но почему-то стеклянные стены. Тропические пальмы явно зябнут. И меня знобит. Родители мои не бедные, я считаю, но бабушка нашла мне белую рубашку только с короткими рукавами. Летнюю! Уж не могли нормальную купить!.. Но на самом деле я страдаю из-за того, что нет Николаева. Неправильно это!
Нас строят. Потом, улыбаясь, входят старые большевики и каждому из нас достается свой. Мне повязывает галстук моложавая тетя. Когда это она успела поучаствовать в революции? Потом мы поднимаем ладони над головой в пионерском салюте и произносим клятву. И от этой торжественности знобит еще сильнее.
Киров здесь никогда не жил, красивая седая женщина начинает экскурсию, это бывший дом балерины Кшесинской. Но здесь после революции располагались различные советские учреждения, и Киров бывал в них по служебным делам. Поэтому в здании решено было создать его музей, и в 1938 году музей открылся. Я заведующая фондом рукописей Фаина Васильевна. Если будут вопросы не стесняйтесь, спрашивайте.
Вопросов никто не задает, но шумят здорово. Раз уже всё позади можно галдеть. Я пытаюсь слушать, хоть что-то запоминать. Всего-то три зала. Первый детство, старые фотографии. Второй деятельность Кирова, группы людей, высокие горы, пароходы, военные строем. Слов заведующей в гвалте не разобрать а она специально не повышает голоса. Вот улыбающийся Киров в окружении радостных пионеров. Обиженных среди них нет. Киров такого бы не допустил.
Третий зал посвящен убийству Кирова. За что? Он сделал столько добра. Таких особенно жалко. Откуда-то течет тихая музыка. Тут народ умолкает. На фото Киров в гробу. А вот длинная очередь трудящихся проститься с ним.
Фаина Васильевна указывает на отдельно висящий портрет.
Это Николаев, убийца Кирова.
И наших вдруг охватывает дикая радость!
Теперь понятно, почему Николаева нашего не приняли. Вот гад!
Общий хохот.
Наш-то Николаев при чем?! говорю я.
И все переключаются на меня.
Понятно, почему они за одной партой сидят!
Ти-хо! Оказывается, и Фаина Васильевна может рявкнуть.
Все умолкают. И она быстро заканчивает экскурсию.
Честно говоря, я расстроился. Ну почему так? Вдобавок ко всему в рукаве пальто нет моей шапки. Выпала? Но где же она? Все радостно удалились, а я стою. Переживаю все сразу. И вдруг показывается Фаина Васильевна.
Ты чего?
Не могу шапку найти, признаюсь я.
Это не она? Показывает на торчащую из-за батареи лямку.
О! Она! Вытягиваю шапку. Вся в мелу. Специально засунули. Торопливо пытаюсь оттереть мел.
Не хочешь чаю со мной попить?
Давайте!..
Ты, я вижу, парень с душой. Переживаешь! Таким нелегко.
Почему? Мне легко!
Теперь-то, конечно, да. В комнатке Фаины Васильевны тепло, не то что в этих залах. Горячий чай! У нас дома чай всегда чуть теплый, как-то без внимания. А тут хорошо. Кругом папки, на полках и столах, и от этого почему-то уютно.
Вот, обрабатываем материалы, воспоминания современников Кирова. Готовим для выдачи. Люди пишут диссертации. Даже книги. Но приходится немножко обрабатывать нам.
Ошибки?
Да И не только грамматические. Люди самое лучшее должны знать! Она улыбается. Хочешь к нам ходить?
Да!
У нас есть клуб юных историков. Правда, не таких юных, как ты. Но изучение истории, она кивает на папки, развивает не только ум, но и душу. Юность Кирова мы уже обработали. Но читать можно только здесь.
Да это самое лучшее место! говорю я.
Здесь действительно уютно. «Хозяин» этого дома Киров нравится мне бодростью, уверенностью, успешностью. Я бы так тоже хотел В клубе юных историков я поначалу сидел в углу и слушал, но потом мне уже хотелось говорить, эмоции бушевали!
Глава 2
Забрякал телефон, возвращая к действительности. Глянул Борис.
Страфстфуйте! заговорил, как всегда юродствуя. Как фы сепя чуфстфуете?
Но я ответил серьезно.
Чувствую себя средне. А что?
Ттумаю фас нафестить.
От боли мутит. И особо накидывается она, если двигаешь лицом, разговариваешь.
По работе, надеюсь? говорю что говорится не думая.
Тта, по рапотте!
Нажимаю «Отбой».
Ну что ж, видимо, пора, чтобы явился некий божий судия, как положено. Хотя почему Борис? Достаточно того, что он всегда судил обо всем уверенно. Дефицит кадров, как и везде.
Начались наши трения с Борисом в больнице, где и должны закончиться согласно законам классицизма. Первая моя больница! И эта только не говори, последняя, слова имеют страшную силу. Да и телевидение, с которым он притащится, тоже.
Та больница. Мне шестнадцать лет. Возраст, когда все должно наконец определиться но не определяется! Ангина. Распространеннейшая тогда болезнь. Опухание горла на грани задыхания, вонючие горькие мази «Кха-кха!». Большие пыльные окна палаты. И такая же неуверенность в будущем, как и сейчас. Больница это такое место, где приходится осознавать что-то неприятное. Помню, страдал. И не только от медицины. Медицина захомутала тут всех. Сотни шумных ребят, больница огромная (не могу, кстати, найти ее в городе сейчас) проблемы с горлом у всех! А вот что именно с тобой не так? Все вскакивают и куда-то несутся. Оказывается, обед. А я даже не знаю! Забыл? Сам дурак. Так можно мимо всего пролететь. Парень рядом со мной только что появился и уже все знает, со всеми заодно вместе со всеми, кстати, и дразнит меня. Я же вроде, как все, стараюсь не выделяться, и лицо нормальное глянул на отражение в стекле. Но что же не так? Было правило, никем уже не обсуждаемое: приносить в палату два кубика масла, входящих в обед, и два куска хлеба, и съедать их в палате за дружеской беседой, намазав масло на хлеб. И я принес. У каждого оказывался в руках бутерброд как пропуск в благородное общество. Но Не положила мне мама ножа! При этом был он не у всех, спокойно брали соседский или тырили в столовой. «Ладно, сказал я себе, завтра так и сделаю. А пока» Я, немного отвернувшись, положил два куска масла на один кусок хлеба и вторым накрыл. Сжал оба куска, масло слегка расплющилось, да я еще и поерзал верхним, размазывая. Вот так! Я распахнул рот, вставил туда свое двухэтажное изобретение и попытался раскусить. Сразу заметили!