Девушки улыбнулись.
А поедем, согласился я и уже поднял было руку, чтобы окликнуть первого попавшегося на дороге извозчика, однако Данилевский тут же остановил меня.
Он перешел на другую сторону улицы, потом пропустил пару экипажей и, наконец, остановив небольшую крытую карету, пошел о чем-то договариваться с возницей.
Прокатимся-ка до Таганки, сказал он, вернувшись к нам и провожая нас к повозке, у нас будет достаточно времени для разговора. Да, и правьте полегче, милейший, крикнул он кучеру перед тем, как запрыгнуть внутрь, мы совершенно не торопимся, а барышни не любят тряску!
Мы сели.
Карета тронулась.
Дрожащими руками не то от толчков экипажа на булыжниках мостовой, не то от волнения я вынул из-под полы сюртука пакет.
Может, обойдемся без драматических пауз? видя мою нерешительность, проворчал Данилевский.
Я, выдохнув, сломал большую сургучную печать, скреплявшую конверт.
В руках у меня оказалась пачка листов с одинаковыми гербами на полях. Я просматривал их по очереди, а затем передавал Данилевскому. Это были векселя старого князя Кобрина толстая пачка расписок о финансовых обязательствах на бланках Общества взаимного поземельного кредита. Тусклый свет, сочившийся через грязное, заляпанное окошко кареты, освещал потрепанные и пожелтевшие от времени бумаги. В глазах у меня зарябило от неровных строчек с описанием имущества, попадающего в залог, от числа нулей в проигранных суммах, от нетвердой подписи князя, похожей на большого мохнатого раненого паука.
Последний документ заставил меня вздрогнуть.
В руках я держал ровный плотный лист шершавой на ощупь гербовой бумаги, мелко исписанный с обеих сторон.
В самом верху листа изящным почерком были выведены слова: «ДУХОВНАЯ ГРАМОТА».
Я молча развернул свою находку и показал ее друзьям.
Все на мгновение замерли.
Боже мой, только и прошептала Аглая.
Ну и дела, присвистнул Данилевский, наклонившись к документу, который я держал в руках. Неужто завещание? Нет, так ни черта не разобрать! Давай, читай! Только тихо!
Я устроился поближе к свету и в полутьме экипажа принялся разбирать рваные от тряски бурые чернильные кружева из букв:
«Духовная грамота фридрихсгамского первостатейного купца и судовладельца, потомственного почетного гражданина Петра Устиновича Савельева. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь! Разделение родным своим и благословение, кому чем владеть»
Сидевшая напротив меня Аглая всхлипнула.
Липа ласково положила ладонь на руку подруги.
Тем временем я продолжал:
«Жене своей, Надежде Кирилловне Савельевой, завещаю половину своего состояния, принадлежащие мне московские дома, а также имение на Клязьме, а также землю, сдаваемую внаем, а также кожевенную фабрику на реке Москве со всем строением и землею, и мои торговые лавки, а также банковские бумаги Московского учетного и ссудного банка на сумму в двести тысяч рублей серебром, из которых бумаги на сто тысяч рублей должны быть сохранены и выделены дочери моей, Аглае Петровне Савельевой, в роли приданого по достижении ею возраста восемнадцати лет»
Клянусь весами Юстиции! Да вы, барышня, оказывается, завидная невеста, невесело пошутил Данилевский.
Была, кивнула ему моя кузина.
«Сестре же моей, Анне Устиновне Барсеньевой, отписываю поташное производство в Самаре со всем строением и землею, мыларню для пряжи и красильню при ней, а также нефтяные разработки у горы Сура-корт. Племяннику же моему, Михаилу Ивановичу Барсеньеву, отписываю три парохода, а также лесопилку в Самаре» прочел я и остановился, чтобы перевести дух.
Лицо мое пылало.
Вот видите, Мишенька, сказала Аглая, и вас батюшка тоже не обделил милостью.
«Родственнику моему, продолжил я чтение, Илье Осиповичу Савельеву, отписываю десять тысяч рублей. Приказчикам моим, Стратону Игнатьевичу Огибалову и Арефию Платоновичу Шепелевскому, за долгую и преданную службу отписываю по две тысячи рублей, а слуге Тихону Трофимовичу Иванникову тысячу рублей. Также оставляю восемьдесят тысяч рублей далее упомянутым богоугодным заведениям и монастырям, коим завещаю поминать меня в молитве по заупокойной записке, поданной моими душеприказчиками».
Завершалось завещание красивой, аккуратно выведенной подписью: «Фридрихсгамский первостатейный купец и судовладелец, потомственный почетный гражданин Петр Устинович Савельев», которую дополняли чуть измененные слова молитвы:
«Да будетъ такъ присно и нынѣ».
Края подписи, с каждой строчкой становясь все уже, сходились клином к центру страницы, делая текст похожим на старинную летопись.
В последней строке ровно посередине листа стояла только уверенная точка.
Лошадь неторопливо тянула по ухабам мостовой мерно покачивавшийся скрипучий экипаж. Мы, глядя на проплывавшие за окнами кареты улицы и дома, в задумчивости молчали.
Вот это намного больше похоже на правду, нарушил я наконец тишину. Плотная бумага, красивый четкий почерк, обстоятельная подпись с перечислением всех званий настоящий завет главы купеческого рода своим потомкам, надежный и нерушимый, совсем непохожий на ту писульку, что нам предъявили в суде!
Что вы теперь будете делать? спросил Данилевский.
Нужно непременно подать на князей в суд, воскликнула Липочка, хлопнув в ладоши.
Сперва нам нужно разделить документы, ответил я. Найденный утром конверт доставил мне столько неприятных чувств, что я не был готов держать все эти бумаги у себя. Думаю, так они будут целее.
И я протянул завещание Аглае.
Кузина с испугом отстранилась.
Я не возьму это, прошептала она.
Но это же совсем ненадолго! Мы подадим это завещание вместе с жалобой в Управу благочиния. Я все сделаю в самое ближайшее время
Пусть оно останется у вас, перебила меня Аглая, дайте мне лучше вместо него несколько векселей.
Я протянул ей векселя.
Андрей, возьми и ты парочку, протянул я приятелю пару листов.
Данилевский с удивлением взглянул на меня, давая понять, что он все-таки тут человек посторонний. Но я настоял, и он спрятал за пазуху несколько расписок.
Липа же прикасаться к найденным в тайнике купца Савельева документам отказалась наотрез.
Таким образом, все содержимое конверта мы разделили между собой на три части.
Теперь нам оставалось договориться о том, что делать дальше.
Ты только не забывай, в каких чинах находится старший Кобрин. Не надо отдавать завещание вместе с жалобой! Ты просто его больше не увидишь: оно исчезнет раньше, чем кто-нибудь его успеет толком прочитать, увещевал меня Данилевский. Нужно сперва подавать в суд, и только потом можно предъявлять доказательства, в присутствии свидетелей, прокурора и судей
Совет был дельным. В ближайшие дни я непременно подготовлю жалобу и подам ее в Управу благочиния. Нужно будет сделать это от своего имени, не ставя в известность Надежду Кирилловну. Я, сказать по чести, побаивался ее, да и опасался, как бы она не стала чинить мне препятствий в исполнении моего плана. Подлинное завещание не только давало нам надежду на возврат себе огромного состояния, но и сулило долгую судебную тяжбу с совершенно непредсказуемым исходом, учитывая власть, коей было наделено семейство Кобриных. А матушке я обо всем подробно и без утайки напишу, но жалобу подам до ее приезда в Москву. Я все ж таки теперь старший мужчина в роду и потому имею право принимать самые серьезные решения касаемо моего семейства. Это будет моя личная битва с князем, и шансы, ей-богу, совсем неплохи, ибо козыри в моих руках весьма серьезные
Данилевский тем временем выглянул в окно и, увидев, что мы подкатили к набережной, стукнул пару раз кулаком в стенку кареты.